Сеятель замолчал, к чему-то прислушиваясь.

– Чтобы оценить дорогу, надо ее пройти, – тихо сказал Торанц. – Как же иначе? И выхода… нет?

– Мы подстрахуем вас, но только что мне сообщили… кажется, Конструктор сам нашел выход. Я покидаю вас, но не верю, что в последний раз. До свидания, следите за Конструктором…

Облако вспыхнуло радугой, Сеятель расплылся в ленту дыма, и в зале стало пусто. И тотчас же донеслись чьи-то тревожные запросы и крики наблюдателей с других кораблей СПАС-флота:

– Конструктор поднимается!

– Он зашевелился!..

– Уходит!

Сориентировавшийся Пинегин включил сигнал тревоги, крики стали стихать.

– Внимание! Всем кораблям немедленно покинуть примарсианскую зону! Координаты выхода по базисному расписанию: вектор Юпитер – Земля. Как поняли?

Вокруг пылающего Марса стали зажигаться огоньки: крейсеры отвечали своему флагману и покидали примарсианское пространство в ТФ-режиме. Через несколько минут остался только их корабль, малым ходом уходящий прочь от Марса, к Земле.

Внезапно из багровой пелены атмосферы выпрыгнул, как поплавок из воды, белый шар серых призраков, перестроился в кольцо, и оно поплыло в сторону от планеты. А вслед за ним всплыл жуткий в своем неземном, нечеловеческом величии, исполинский диск Конструктора. Впрочем, не диск – обращенный острием вниз черный конус, на гладком торце которого вырос странный нарост; на людей повеяло ощутимым ветром властной, всепокоряющей силы!

Марс кипел, выбрасывая в космос щупальца смерчей, словно пытаясь удержать странного и страшного пришельца, а тот медленно и торжественно всплывал над ним, окутанный бледным голубым сиянием и короной гигантских молний.

Серые призраки – снежинки рядом с айсбергом – окружили его со всех сторон, потом снова собрались в кольцо, уже под ним. А он все поднимался и поднимался, волоча за собой сверкающий воздушный шлейф, прошел мимо крейсера, качнув его волной гравитационного возмущения, и, постепенно уменьшаясь в размерах, затерялся в пространстве, направляясь в сторону северного галактического полюса. Мимо Земли, мимо Солнца… А потом из тьмы космоса в том месте – все увидели это совершенно отчетливо – проявилась колеблющаяся фигура, полупрозрачная, сотканная из света… нет, не фигура – печальное лицо ребенка! И растаяла…

– Господи, он понял! – проговорил Торанц сдавленным голосом. – Он понял нас!..

И словно в ответ Конструктор вдруг передал в эфир отрывок из песни, одной из тех, что записал для него Грехов. И ушел. И во всем мире остался лишь этот печальный звук – тонкий и нежный, хватающий за душу, замирающий человеческий голос…

Василий ГОЛОВАЧЕВ

РЕЛИКТ. Книга III

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО КОНСТРУКТОРА

Но замер и ветер средь мертвых песков,

И тише, чем шорох увядших листов,

Протяжней, чем шум океана,

Без слов, не слагаясь в созвучия слов,

Из сфер неземного тумана

Послышался голос, как будто бы зов,

Как будто дошедший сквозь бездну веков

Утихший полет урагана.

Часть первая

ОПЕР. БЕРЕСТОВ

БОЛЬШОЙ ВЫСТРЕЛ

Не совсем прав был поэт, утверждая, что настроение – это климат сердца. Хотя и складывается из многих «мелких» эмоций и глобальных движений души, представляющих устойчивый спектр ее реакций на внешние раздражители, но помимо сердца в создании настроения активно участвует, к сожалению, еще и голова, особенно – плохого настроения.

У пограничника Честмира Тршеблицкого, значившегося в служебной табели о рангах под кодовым обозначением «гриф», то есть работающего самостоятельно и владеющего допуском к заданиям любой сложности вплоть до применения карт-бланша особых полномочий, имелось много поводов к тому, чтобы настроение его сдвинулось в область отрицательных эмоций, однако основной причиной была привычка к пристрастному анализу заданий руководства. Проанализировав последнее, Честмир понял, что руководители погранслужбы совсем перестали его ценить, ибо, по его мнению, подобные задания обычно выполняют стажеры службы, а не драйверы-прима, к которым принадлежал он сам. Задание состояло в кенгуру [13] до триангуляционного маяка на векторе созвездия Гиппарха, обозначавшего условную границу исследованного землянами космоса; маяк в течение трех суток не выдал обычного «на границе все спокойно».

– Почему эту прогулку поручают мне? – спросил Честмир диспетчера оперативного погранотряда.

– Приказ командора, – лаконично ответил диспетчер, будучи не человеком, а инком, то есть киб-интеллектом.

Честмир еле сдержался, чтобы не нагрубить, поэтому, произнося гневную тираду про себя, не удивился, когда виом связи вспыхнул снова и на него взглянул смуглолицый незнакомец неопределенного возраста: лицо не молодое, но и не старое, тонкое, волосы совершенно седые, в глазах – странное выражение затаенной боли или тоски и жуткая глубина всепонимания.

– Откажитесь от кенгуру, – сказал он. – Вы не справитесь с задачей в таком состоянии.

– А кто вы такой, чтобы советовать мне, что делать? – осведомился Честмир, сдерживая раздражение.

– Тот, кто знает достаточно, чтобы советовать. Если не можете отказаться, будьте осмотрительнее в точке выхода, цена осмотрительности в данном случае – жизнь.

Незнакомец, кивнув, исчез, виом собрался в световую нить и угас.

Тршеблицкий хмыкнул, сказал вслух: «До чего же я люблю идиотские предупреждения!» – и вышел из помещения дежурного десанта под насмешливые замечания товарищей, ждущих своей очереди.

Получая вводные, он ничем не выдал своих чувств, по обыкновению сухо отвечая диспетчеру, но в кабине курьерского когга не сдержался и открыл мидель-захват пилотского кокон-кресла не легким движением пальца, а ударом кулака.

– Кажется, мы не в духе, – заметил инк когга по имени Шарп, когда Честмир, одетый в