Уже обозначилась ближайшая к дому автобусная остановка, а мужик у подъезда и не думал уходить. Все подпрыгивал. Видать, замерз. Во избежание столкновения с ним один на один Люся потопталась на остановке, однако из подошедшего полупустого автобуса выгрузилась лишь пожилая бочкообразная тетка, заковылявшая, переваливаясь, в противоположную сторону. А время между тем уже близилось к двенадцати… Ладно, была не была! Переложив в карман юбки деньги, ключи и диоровскую помаду, Люся засунула клатч под мышку и по мостовой, откуда площадка перед домом, забитая «жигулями» и ржавыми «мерседесами», просматривалась лучше, чем с тротуара, поплелась к себе на горку.

Мужик у подъезда зябко передернул плечами, подпрыгнул раз, другой, третий. Заметив приближавшуюся в темноте женскую фигуру, навострил уши, двинул навстречу — и оцепеневшая от страха Люся громко расхохоталась. Не столько над ним, сколько над собой, трусихой.

— Кость, и давно ты тут скачешь?! — весело крикнула она.

Что его так задело — ее смех или нечаянно вылетевший задиристый вопрос, но, когда Костенька подошел вплотную, его глаза — невиданный случай — метали громы и молнии.

— Где ты была? И почему не позвонила? Мы же договорились созвониться вечером. Я звоню — ты не отвечаешь, набираю — мобильник отключен! Перепугался, думал, с тобой что-то случилось, приехал — окна темные! — выпалил он и, переведя дух, добавил с укоризной: — Вот я и скачу. Между прочим, уже целый час. Припарковаться рядом не удалось, замерз ужасно.

— Бедный ты мой! Прости, прости, прости, — поспешила извиниться Люся, лишь сейчас вспомнив про отключенный в Доме кино мобильник, и, виновато уткнувшись носом в напряженное мужское плечо, спрятала лукавую улыбку: если любовь слепа, то у ревности, похоже, все чувства обострены до предела. Не было еще случая, чтобы Костя вдруг ни с того ни с сего примчался и караулил ее у дома. Стоило же один-единственный раз отправиться на рандеву с Марком — и он уже тут как тут!

— Так где ты была? — отстранившись, грозно переспросил ревнивец.

В надежде разрядить обстановку, сбавить накал страстей Люся потянулась к его посиневшим губам с согревающим поцелуем, однако он досадливо увернулся.

— Ах, ты еще и пьяненькая ко всему прочему!

— Есть малость, — призналась она. Хотела ласковой рукой с модным вишневым маникюром поправить клетчатый шарф, выбившийся из ворота куртки, но Костя опять не дался в руки. — Котик-братик, пожалуйста, перестань сердиться! Есть из-за чего! Думала, приду не поздно и сразу позвоню тебе. Я не планировала долго задерживаться. Правда. Но Марк так запудрил мне мозги, что, видишь, я даже забыла включить мобильник…

Оправдание получилось — хуже не придумаешь. Услышав ненавистное имя, Костя онемел, попятился, и лицо его исказила такая болезненная гримаса, что Люся прокляла тот день и час, когда посвятила его во все перипетии своих отношений с Марком. Вот уж действительно язык наш — враг наш! Жил бы себе Костенька в счастливом неведении и прекрасно себя чувствовал, не нервничал из-за всякой ерунды. Да и сейчас она повела себя глупее глупого. Надо было приврать ему: дескать, отмечали с бабами в кафе день рождения — Алины, или Элеоноры, или Райки. Но врать было уже поздно.

— Пойдем быстрее домой, ты же замерз как цуцик! Прошу тебя! Что мы здесь торчим под чужими окнами?

— Нет, я не пойду, поздно… мне пора домой… завтра рано на работу…

Потеряв всякую надежду затащить упрямца в дом, в квартиру, где тепло, светло, уютно шумит чайник и для доказательства любви и верности существуют неограниченные возможности, она засунула бесполезные руки в карманы и, кутаясь в высоко поднятый воротник, стала популярно объяснять, зачем, исключительно по необходимости, встречалась с Марком.

Напрасный труд! Костя смотрел на нее в упор, но, казалось, ни черта не слышал. Как же непросто достучаться до мужчины, если у него в голове уже сложилась какая-то своя извращенная картина событий! Тем временем все аргументы, взывающие к его здравому смыслу, были исчерпаны. Кроме одного, озвученного уже в сердцах:

— Извини, Кость, но я же не лезу в бутылку из-за того, что ты продолжаешь общаться с Викторией!

— При чем здесь Виктория? — искренне не понял он, а когда понял, то страшно вознегодовал. — Ты подозреваешь меня в неверности?!

— Нет… — не удержалась Люся от улыбки, сраженная его мелодраматической терминологией. — Но мне кажется, пора бы тебе уже завязывать с твоим викторианским периодом.

— Ты отлично знаешь, что я с ним давно завязал, — хмуро, но вполне мирно, кажется, устав ссориться, ответил Костя. И вдруг в него словно бес вселился. — Я же не встречаюсь с Викторией втайне от тебя! — притопнув, с возмущением воскликнул он. — Не хожу на просмотры в Дом кино! И не сижу часами в ресторации, распивая шампанское! (Ага, значит, кое-что он все-таки расслышал!) Если бы Виктория не попросила меня подготовить Тимку к поступлению в институт, у нас с ней не было бы никакого общения! Хотя в отличие от твоего… Крылова она порядочный, достойный уважения человек. У меня просто в голове не укладывается, как ты можешь встречаться с этим отпетым мерзавцем после того, как он обошелся с тобой! Это как-то даже аморально!

Не слабо, подумала Люся, глядя поверх его плеча на темную лоджию своей квартиры: домой хочется! Понятно, что в развыступавшемся Косте говорила бешеная мужская ревность, однако при всем при том он мог бы быть и поаккуратнее в формулировках. Особенно что касается антитезы: мол, его бывшая возлюбленная — достойный уважения человек, а Марк — отпетый мерзавец, — впервые высказанной так откровенно жестко и потому, не в пример прежним вариациям, очень обидной. Насчет аморальности, хотелось надеяться, он ляпнул сгоряча.

— Оставь, пожалуйста, Марка в покое, надоело уже, — тихо проговорила она, изо всех сил стараясь не заводиться. — Он, безусловно, не подарок, однако и не стопроцентный мерзавец, как ты считаешь. В нем много всего намешано — и плохого, и хорошего…

— Уже и хорошего? — с саркастическим смешком, не дав договорить, мгновенно подхватил обличитель, как будто только и ждал, к чему бы снова прицепиться. — Может быть, я здесь уже третий лишний?

— Кость, не говори глупости! Это я лишь справедливости ради. Потому что считаю несправедливым, когда ты мажешь его исключительно черной краской и при этом всячески восхваляешь Викторию. В чужом глазу соринку видим, а в своем бревно не замечаем, так? Чем, позволь узнать, она принципиально лучше Марка? Тем, что снова из кожи вон лезет, чтобы разрушить твою личную жизнь?

— Что значит, из кожи вон лезет?! — вспыхнул он, оскорбившись за бывшую возлюбленную, и опять завел свою песню про химию и про Викторию, которая, как любая хорошая мать, волнуется о Тимкином будущем, хочет, чтобы ребенок поступил в институт.

— Хватит, Кость! Она тебя хочет, — оборвала его Люся, чувствуя, что еще минута втроем с «достойной уважения» Викторией, и можно запросто слететь с тормозов, высказать в запале уже вертевшиеся на языке соображение об аморальности взрослых, которые втягивают в свои игры ни в чем не повинных детей. — Да, тебя! Поэтому она под видом занятий и внедрила к тебе Тимофея. Использует его как наживку. Странно, что ты этого не понимаешь! Хорошая, как ты выражаешься, мать взяла бы ему преподавателя из того института, куда мальчишка будет сдавать экзамены! За сто долларов в час! Сам-то посуди, какой из тебя, по большому счету, репетитор?