Тем временем рядом с ними мужчины готовили чай. Зула уже несколько дней жила в Китае, и элементы ритуала были ей хорошо знакомы. По местным обычаям полагалось лить много воды, поэтому церемонию проводили на противне, который в прежней жизни, похоже, служил щитом полицейскому формированию по борьбе с беспорядками. На него поставили плоскую решетку, а на нее – крошечные, меньше стопок, пиалки, щербатые и в бурых пятнах. Мужчины на баркасе почему-то настаивали, чтобы Зула взяла пиалку. Первый же глоток напомнил, как отчаянно ей хочется пить, и она залпом допила остальное. Следующую пиалу поднесли Юйсе. Третью – Джонсу. Очевидно, их считали гостями.

Только сейчас Зула поняла, как важен культ чая. Людям надо пить воду, иначе они умрут, но грязная вода убивает так же неумолимо, как жажда. Воду надо вскипятить. Вся культура чаепития строится на том, чтобы пройти по лезвию ножа между двумя смертями.

Люди на баркасе были не арабы и не китайцы, но в зависимости от того, как падал свет и какие эмоции проступали на их лицах, в них проглядывали черты то одного, то другого происхождения. Язык тоже был не китайский и не арабский, однако по меньшей мере один член команды – тот из двух боевиков, что лучше управлялся с пистолетом, он же обладатель бинокля и телефона – мог говорить с Джонсом по-арабски. Зула догадывалась, что за первые пятнадцать минут пути они сожгли очень много топлива, вероятно, торопясь уйти от опасности. Место перестрелки просматривалось из многих высоток, и наверняка кто-нибудь любопытный видел все из окна. Впрочем, даже в таком случае Джонсу не о чем было тревожиться, поскольку издали никто не отличил бы их судно от множества похожих. Они отошли от берега, затем двинулись вдоль северной оконечности острова, мимо аэродрома. Заходящий на посадку самолет пролетел так низко, что Зула могла сосчитать колеса в его шасси. Дальше баркас оказался в проливе между Сямынем и промышленными районами на материке. Через пролив были перекинуты огромные мосты, а море так и кишело суденышками.

– К Жестокому острову, – сказал Джонс Зуле, видимо, угадав, что ей интересно знать, куда они направляются.

– Это где?

Штурман сбросил скорость, и баркас, получив удар в корму собственной кильватерной волной, двинулся куда медленнее. Они плавно вписались в поток судов – по большей части таких же баркасов или паромов, – который, делясь на рукава, обтекал огромные, стоящие на якоре океанские грузовые суда, словно ручей – валуны.

Джонс неопределенно кивнул в южную сторону, где на горизонте теснилось множество островков.

– Рыболовецкий центр. Экономические мигранты со всего Китая стекаются туда в поисках работы. Там они обнаруживают, что работы нет, денег, чтобы вернуться, тоже, и вынуждены становиться практически рабами. – Он кивнул на члена команды, который сейчас наполнял чайник. – Надо полагать, официальное название у острова тоже есть. Но эти люди зовут его Жестоким.

В нормальном разговоре Зула, возможно, задала бы пару вопросов, но сейчас не видела в этом надобности. Она могла дальше сообразить и сама. Эти люди – представители какого-то мусульманского народа. Они попали на Жестокий остров так, как описал Джонс, и, не найдя другого способа привнести в свою жизнь смысл, вступили в радикальную группировку, входящую в сеть, с которой связан Абдулла Джонс. И когда Джонс решил отправиться в Китай, обеспечили ему всю необходимую поддержку.

Однако Зула чувствовала, что он еще не закончил говорить, и поэтому продолжала смотреть ему в глаза. Джонс тоже смотрел на нее с выражением, которое она затруднялась расшифровать, поскольку его лицо и прежде-то не было открытой книгой, а сейчас еще распухло от ожога.

– Эти люди работают на меня, – сказал он, – потому что сами так захотели. У меня нет над ними никакой власти. Если они откажутся подчиняться или выбросят меня за борт, для них результат будет один: их жизнь сразу станет намного проще и безопаснее. Так что, даже будь я способен простить тебя за недавнее, я бы не мог проявить подобную слабость на глазах у этих людей. У публики с Жестокого острова так уважение не завоевывают, если ты меня понимаешь.

Зула не хотела признаваться, что поняла, однако не могла больше выдерживать взгляд Джонса, поэтому покосилась на Юйсю. Лицо Цянь Юйси было неподвижно и лишено всякого выражения, глаза смотрели в палубу. По всей видимости, она уже скорректировала свое поведение в расчете на тех, кого Джонс назвал публикой с Жестокого острова.

– И поэтому, – продолжал Джонс, – будет худо. Оно, конечно, и с самого начала было не сахар. Но в продолжение плавания ты, возможно, захочешь подумать, как сделать так, чтобы не стало еще хуже. Я бы чисто по-дружески посоветовал завязать с отвагой, доблестью или как там называется твое поведение на пирсе, и совершить решительный поворот к исламу, что означает «покорность».

* * *

Западная женщина Оливия была возмущена отсутствием внимания со стороны медперсонала. Бывалая китаянка Мэн Аньлань гадала, кому дать взятку, потом вспомнила, что денег у нее нет. Более того, нет личной карточки, без которой она не человек. И практически никаких связей. Можно было бы устроить, чтобы дядя Биньрон позвонил в больницу и наорал на кого-нибудь из администрации, но Мэн Биньрон, вымышленный лондонский персонаж, не обладал тут никакой властью, а желающих высказать здешнему главврачу недовольство наверняка уже и сейчас целая очередь.

Впрочем, время шло, и Мэн Аньлань начала выстраивать довольно логичное объяснение: она получила ранение несколько часов назад и чувствует себя вполне неплохо. Рана – порез длиной в дюйм высоко над линией волос – уже не кровоточила. Голова болела, что могло означать легкое сотрясение мозга, но в глазах не мутилось, а мысли не путались. Может, у нее было короткое выпадение памяти, потому что она не помнила, как оказалась у стены в разгромленном офисе, а может, просто взрывы в реальной жизни в отличие от кино происходят очень быстро.

Вполне вариант: встать и уйти без всякой медицинской помощи – на что больничный персонал явно и рассчитывал. Оставалось уладить дело с двумя строителями, которые терпеливо сидели с ней все это время. Они, видимо, считали своей обязанностью довести приключение до счастливого финала, о котором можно будет рассказать завтра товарищам. Или они рассчитывают на вознаграждение? Она придумала решение на оба случая: записала их имена и телефоны, одолжила мелочь на паром и пообещала при первой же возможности вернуть деньги с некоторой доплатой за труды. От последнего они принялись отнекиваться – однако Оливия подозревала, что, когда дойдет до дела, возражений не последует.

Ей удалось со скандалом выпросить у медсестры бинт – главным образом под обещание, что, получив искомое, она немедленно уйдет и больше ее здесь не увидят.

Она помылась в туалете и наложила на рану бинт, который вполне мог сойти за модный аксессуар для прически, по крайней мере пока на нем не начала проступать кровь, после чего честно выполнила обещание уйти из больницы и в дареных вьетнамках дошлепала до пристани, где на щедрое даяние строительных рабочих купила билет до Гуланъюй.

По пути к парому она преобразилась из офисной девушки Мэн Аньлань в Оливию Галифакс-Лин, агента МИ-6. На пароме последняя несколько раз спрашивала себя, разумно ли возвращаться в квартиру, однако думать, что ею уже заинтересовалось УОБ, не было никаких оснований. А если и так, куда подозрительнее не прийти домой, когда она так нуждается в одежде и отдыхе. Из Китая надо выбираться, сомнений нет, но у нее нет денег и документов, а значит, придется просить о помощи. Телефон и ноутбук – в офисе, следовательно, надо идти в ванбу и оставлять кодовое сообщение.