На третий день после свадьбы все бояре, епископы, дьяки, чиновники, а также купцы всех [иноземных] наций были допущены к царице для поднесения подарков, и, принося поздравления, они целовали ее руку и передавали свои подарки, которые были приняты; и она вместе с царем пригласила их в тот же день к обеденному столу, за которым все иноземцы сидели за столами лицом к царю, большая же часть московитов поместилась [за другими столами]; и все яства приносили наверх на блюдах чистого золота, а вниз – на серебряных. Однакож ни царь, ни царица в присутствии этих гостей почти ничего не ели, но обедали после в своих покоях вместе с некоторыми вельможами и весьма повеселились.

В воскресенье царю передали от посла польского короля, что ему надлежит оказать такие же почести, какие были оказаны московскому послу в Польше; на что ему ответили: его посадят выше воеводы Сандомирского; но посол был тем недоволен и пожелал, чтобы его посадили за царский стол. Однако он был приглашен, и рядом с царским столом поставили столик, за который его посадили, и он воображал, что он сидит за царским столом, и он поднес подарки лучше прежних.

В понедельник и во вторник [музыканты] громко играли на различных инструментах, также трубили в трубы и били в барабаны, также была назначена травля зверей в Кремле, а также приготовлена крепостица, которую для потехи намеревались брать приступом. Но все это было оставлено по причине дурных предзнаменований (presagien), явившихся как на небе, так и замеченных по другим предметам, чего никак не могли уразуметь; также и самую свадьбу играли не так, как бы надлежало; все шло на ней так скучно и угрюмо, что можно было диву даться.

Что же касается до знамений на небе, то я сам видел их вместе с моим хозяином, у которого я жил, с нашими домочадцами и двумя или тремя московитами, и это было весьма диковинное [зрелище], но немногие приняли его во внимание.

Около четырех часов пополудни на прекрасном голубом и совсем безоблачном небе со стороны Польши поднялись облака, подобные горам и пещерам. И так как перед тем их не было видно на горизонте, то казалось, что они упали с небесного свода. Посреди них мы явственно видели льва, который поднялся и исчез, затем верблюда, который также исчез, и наконец великана, который тотчас исчез, словно заполз в пещеру, и когда все это исчезло, мы явственно увидели висящий [в воздухе] город со стенами и башнями, из которых выходил дым, и [этот город] также исчез; все это было поистине так совершенно, словно расположено в изрядном порядке искусным художником; и многие видевшие это люди были повергнуты в страх, но многие обратили на это внимание только для того, чтобы рассмеяться.

В четверг до слуха Димитрия дошли какие-то известия, [заключенные] как в предостережениях, что давали ему некоторые его приверженцы, так и в письмах, подброшенных алебардщиками, которые хотя ничего толком не знали, однако предостерегали [царя]; того ради повсюду была расставлена сильная стража и полякам велено было бодрствовать всю ночь, и они стреляли всю ночь, думая тем удержать Москву, и в эту ночь несколько тысяч стояло под оружием, чтобы привести в исполнение свой замысел, но заметив, что почти все открыто и они не в безопасности, устрашились чрезмерного кровопролития и стали держать себя еще тише и скрыли оружие.

На другой день стража снова была уменьшена, и полякам ни в одной лавке не продавали ни пороха, ни свинца, говоря, что все вышло, но что скоро получат, сколько им будет нужно. И в Москве повсюду стояла тишина, приводившая в изумление, и тишина эта не была обыкновенною; она должна была служить предостережением тем, кто по воле божией не слышали, имея уши, не видели, имея очи, что погрязли в чувственных утехах, разврате и пьянстве и никого не уважали, почитая московитов хуже собак, и жили по своему глупому разумению.

В тот вечер несколько поляков силой вытащили одну знатную боярыню из повозки с намерением ее изнасиловать, невзирая на то, что ее окружало много слуг, и народ ударил в набат и отнял ее у них невредимою, и они [поляки] разбежались.

Полагая, что где-нибудь сделался пожар, ибо не в урочное время зазвонили в колокола, я выбежал на крышу посмотреть, что случилось, но, ничего не видя и не слыша, я взглянул на луну, которая была совершенно кровавою, что меня весьма устрашило, и в эту же ночь мы схоронили нашу утварь (meublen) и добро, и многие люди зарыли в землю свои драгоценности, деньги и сокровища. И мы, подобно другим, страшась несчастья, заперли наши ворота и поставили сторожей. Меж тем не знали ни первых, ни последних в заговоре, в котором состояло несколько (veel) тысяч человек, но и простой народ также не знал о том.

В ту же ночь в царских палатах были радость и веселье; польские дворяне танцевали с благородными дамами, а царица со своими гофмейстеринами готовила маски, чтобы в следующее воскресенье почтить царя маскарадом, и не думали ни о чем дурном и утопали в утехах, не помышляя о пословице: extremum gaudi luctus occuput (веселье завершается бедой).

В субботу поутру, 17 мая, около двух часов, ударили в набат сперва в Кремле, а потом во всем городе, и было великое волнение, и [многие] с оружием поскакали на лошадях к Кремлю, и по всем улицам бирючи заговорщиков кричали: «Эй, любезные братья! Поляки хотят умертвить царя, не пускайте их в Кремль!» По этому знаку все поляки, напуганные этими криками и сидевшие в своих домах, по большей части вооруженные, были задержаны толпой, обложившей их дворы, чтобы грабить и убивать, и все поляки и люди в польском платье, застигнутые на улице, поплатились жизнью, и когда появился отряд польских всадников, его тотчас осадили, и закинули улицы рогатками; а эти рогатки у них устроены на всех улицах, так что они с лошадьми не могли проехать, а где не было рогаток, тотчас набросали бревна, выломив их из мостовых, которые выложены там из бревен; и повсюду происходило великое избиение поляков, которых находили, и врывались в дома, в которых стояли поляки, и тех, что защищались, поубивали, те же, что позволили себя ограбить донага, по большей части остались живы, но их ограбили так, что они лишились даже рубашек; смятение было во всем городе. Даже маленькие дети и юноши, и все, кто только был в Москве, бежали с луками, стрелами, ружьями, топорами, саблями, копьями и дубинами, крича: «Бейте поляков, тащите все, что у них есть!»

Меж тем заговорщики наверху [в Кремле] убили царя, и случилось это так: они склонили к тому одного дьяка, который был для них святым, ибо весьма усердствовал в их вере, а также не пил крепких напитков и был воздержан в еде, так что они его почитали за святого, и звали его Тимофеем Осиповым (Timofe Osipoff). И в тот день, когда назначено было присягать царице и целовать крест ей, как царице Московии, он должен был выйти и воспротивиться тому словами, а они [заговорщики] должны были меж тем напасть на Димитрия. И этот Тимофей Осипов причащался два раза и получил отпущение у священника или духовника, а также получил благословение, данное ему со многими церемониями, как человеку, идущему на смерть за отечество и ради общего блага, и утром в тот день простился со своею женою и детьми, ничего о том не знавшими, но мать его полагала, что oн намерен уйти в монастырь.

Итак, он прямо пошел наверх [во дворец], где надлежало принести присягу, однако он объявил, что Димитрий не царев сын, а беглый монах, по имени Гришка Отрепьев, который с помощью ворожбы и бесовского наваждения вступил в Московию и незаконно завладел ею; также не хочет он [Осипов] приносить присягу иезуитке, считая ее язычницею, которая своим телом осквернила святыню московскую и была причиной погибели Московии. Он говорил бы далее, но его тотчас умертвили и выбросили из окна. Потом заговорщики ударили в колокола и с заряженными пищалями взбежали по всем лестницам как передним, так и задним; и были [заговорщики] по большей части московские дворяне и купцы, и многие из Новгорода, а также из Пскова и иных мест, задолго до того прибывшие тайно в Москву, чтобы совершить свое предприятие. И прежде всего схватили стоявших на карауле в сенях дворца алебардщиков, обезоружили их, заперли всех в одном покое внизу [дворца], наказав им не перечить и не обмолвиться ни единым словом (niet cen woort te kicken noch tegenspreecken), ежели они желают сохранить жизнь. И как раз их [алебардщиков] и половины не стояло на карауле, но они разошлись кто куда; одним словом, то было угодно богу, чтобы так приключилось с ними по их собственной вине, что они вполне могли ожидать; и заговорщики тотчас разбежались по всему дворцу, убивая всех сопротивляющихся, они кинулись к покоям [Димитрия], стреляя из пищалей (roers).