чтобы вы предупредили осужденную и спросили у нее, хочет ли она принять гостя.

Тюремщик:

— Сударыня, к вам пришел гость.

Мария (вздрогнув):

— Гость? Немного поздно.

Тюремщик:

— И г-н смотритель спрашивает, желаете вы принять его?

Мария (дрожит):

— Кого?

Тюремщик:

— Доктора Бонакэ.

Мария (затрепетав):

— Он! О, Боже мой!

Тюремщик:

— Так мне его назвали.

Мария:

— Он… вернулся!

Тюремщик:

— Этот господин у смотрителя и, если вы желаете, он сию минуту придет.

Мария (подумав, живо):

— Нет, нет… я не хочу его видеть… не хочу!

Тюремщик (уходя со стражем):

— Хорошо, сударыня. Пойду сказать г-ну смотрителю, что вы не примете этого господина.

(Тюремщик уходит. Но едва он закрыл дверь, как Мария бежит к ней, стучит в форточку и кричит: «Постойте!»)

Тюремщик (открывая форточку):

— Что вам угодно, барынька?

Мария:

— Я хочу видеть доктора Бонакэ.

Тюремщик:

— Сию минуту он придет к вам.

(Запирает дверь на замок.)

Мария:

— Ах! Он, верно, также считает меня… У меня не хватило бы смелости посмотреть ему в глаза, если б не моя несчастная девочка. Я хочу лично поручить ее доброму доктору. Нет, напрасно я согласилась видеться с ним. Я уже примирилась, приготовилась, одеревянила себя. Он меня разжалобит, заставит опять думать, я буду чувствовать свою агонию. (Ломает руки, бросается на постель и плачет.) Напрасно, напрасно! Со вчерашнего дня, после отъезда моей девочки, мне ни разу не хотелось плакать… а теперь я невольно обливаюсь слезами.

Тюремщик (открывая дверь доктору Бонакэ):

— Потрудитесь, сударь, войти. (Тихо.) Должен вас предупредить: назначено ровно в восемь часов. Одевание в четверть восьмого, а эти господа никогда не ждут. Следовательно, у вас только полчаса.

Жером Бонакэ:

— Хорошо, сударь.

(Тюремщик уходит и запирает дверь.)

Бонакэ страшно бледен. Он несколько секунд стоит неподвижно и пристально смотрит на Марию. Она сидит на кровати, закрыв лицо руками. Вдруг она встает, бросается на шею к доктору и, рыдая, кричит раздирающим душу голосом, в котором слышится неподдельная искренность:

— Не я, не я! Я ее не отравляла!

Бонакэ (рыдая и сжимая Марию в объятиях):

— Верю вам… О, теперь я верю, несчастное дитя! (Поднимая глаза к небу.) Но остается только полчаса, чтобы ее спасти! Я теряю голову. Милая, милая, несчастная Мария! Прежде всего спокойствие, мужество, присутствие духа, потому что минуты, секунды все сочтены. (Поддерживает и ведет Марию к постели. Она садится.) Соберитесь с силами, успокойтесь и отвечайте на вопросы как можно точнее.

Мария:

— Вы здесь! Я уже не ждала вас больше.

Бонакэ:

— Я медленно возвращался из путешествия в Пиренеях. Мы ездили для здоровья моей жены.

Мария:

— Боже мой! Она больна?

Бонакэ:

— Ей лучше. Будем говорить только о вас. В Бордо я случайно из газет узнал о деле и о приговоре; сразу узнал обо всем. Узнал, что вы хотели сослаться на мое свидетельство. Увы, слишком поздно узнал, но все-таки я оставил жену в Бордо; она еще слаба, чтобы ехать день и ночь. Я взял почтовых и приехал сегодня в пять утра. Сейчас же побежал к генеральному секретарю министерства юстиции. Он — превосходный человек и мой приятель. Я сказал ему: «Несмотря на факты, несмотря на ее признание, Мария Фово невиновна. Я это докажу, отмените только приговор». — «Невозможно, мой друг, — отвечал он, — осужденная отказалась подать кассационную жалобу, и приговор должен быть приведен в исполнение. Я могу сделать только одно: позволить вам видеть ее и дать вам судебного следователя. Задайте ей вопросы. Если она даст точные показания, похожие на правду, то следователь выслушает их, взвесит, и если, по совести, найдет их годными для того, чтобы заподозрить судебную ошибку, то я уполномочиваю его повременить с исполнением приговора. Если нет, то дело кончено, правосудие должно свершиться». Вот что, бедное дитя, он сказал мне. Боже мой! Боже мой! Уже половина седьмого! (Кладет часы на кровать перед Марией.) Не будем терять из виду стрелки, они неумолимы! (Берет за руки Марию.) Теперь ничего не скрывайте от меня. Вы невиновны. Клянусь Богом, я убедился в этом по вашему крику в первую же минуту, как увидал вас, если бы даже раньше я считал вас преступницей.

Но, в таком случае, кто же виновный? Зачем в своих показаниях вы прибегали к умолчаниям? Зачем вы признались в желании отомстить герцогине? Это вас погубило. Боже мой! Я видел несчастного Жозефа в последний раз накануне отъезда в Оверн; меня туда вызвали к умирающей родственнице жены. К несчастью, я долго задержался. При приезде бегу в ваш магазин — он закрыт. Еду к вашей матери и узнаю, что она недавно умерла, пережив всего на месяц вашего отца. Еще узнаю, что Жозеф сошел с ума. Спрашиваю, куда его поместили, — никто не знает. Спрашиваю о вас, — никто не знает, куда вы делись с дочерью. Проходит почти полгода, и только на днях случайно я узнаю из газет!.. Ах, какой ужас! Но почему после смерти родителей вы не обратились ко мне? Почему?.. Нет, я глуп, говорю о прошлом, засыпаю беспорядочными вопросами, сбиваю вас с толку, вместо того чтобы успокоить и добиться точных, ясных ответов, которые могут вас спасти. (Смотря на часы.) А стрелка движется… все движется. Господи! Сжалься надо мной!

Мария:

— Бедный мсье Бонакэ, вы по-прежнему лучший из людей! Ах, если бы я увидала вас раньше! (Помолчав.) Но к чему? Ни к чему бы это не послужило.

Бонакэ (обсудив что-то):

— Да, так. Вот в каком порядке я должен задать вопросы, чтобы выиграть время. Вы невиновны. Но кто же, по-вашему, сделал это преступление?

Мария:

— Не знаю.

Бонакэ:

— Оставьте безумное великодушие. Кого вы подозреваете? Заклинаю вас, скажите кто…

Мария:

— Клянусь счастьем дочери, доктор, никого не подозреваю.

Бонакэ:

— Никого? А яд, найденный у вас в комоде?

Мария:

— Не я положила его туда.

Бонакэ:

— Но кто же мог положить?

Мария:

— Ничего не знаю. Я никого не подозреваю.

Бонакэ (с отчаянием):

— Итак, никаких разоблачений! Ни одного факта! Говорит, что невиновна, — вот и все. Но, бедное дитя, чего же вы не кричали о своей невиновности перед судьями? Вот так, как сейчас передо мной? Этот крик потряс меня до глубины души. Судьи поверили бы вам, как я поверил. Зачем эта мрачная покорность смерти? Зачем эти слова, как будто вырвавшиеся из преступной совести: «Я должна умереть на эшафоте, так суждено»? Безумные слова; они заставили меня подумать, что несчастье свело вас с ума.

Мария:

— Через два часа я взойду на эшафот, — вот ясное доказательство того, что мне суждено умереть на эшафоте. Что делать!