В нескольких шагах от перекрестка, по направлению к улице Мортельри, виднелся домик, одиноко стоявший среди сада, окруженного высокой каменной стеной с одним-единственным входом, закрытым цельной дверью.

Карл вынул из кармана ключ, открыл дверь, которая была заперта только на замок и которая тотчас отворилась, и, пропустив вперед Генриха и лакея с факелом, запер ее за собой.

В доме светилось одно маленькое окошко. Карл показал на него Генриху пальцем и улыбнулся.

– Государь, я не понимаю, – промолвил Генрих.

– Сейчас поймешь, Анрио.

Король Наваррский с удивлением посмотрел на Карла. И в голосе и в лице его была нежность, которую до такой степени непривычно было у него заметить, что Генрих просто не узнавал его.

– Анрио, – сказал король, – я уже говорил тебе, что, когда я выхожу из Лувра, я выхожу из ада. Когда я вхожу сюда, я вхожу в рай.

– Ваше величество, – ответил Генрих, – я счастлив тем, что вы удостоили взять меня с собой в путешествие на небо.

– Путь туда тесный, – ступая на узенькую лестницу, сказал король, – таким образом, сравнение вполне справедливо[48].

– Что же за ангел охраняет вход в ваш Эдем, государь?

– Сейчас увидишь, – ответил Карл IX. Сделав Генриху знак, чтобы он не шумел. Карл IX отворил одну дверь, затем другую и остановился на пороге.

– Взгляни! – сказал он.

Генрих подошел и замер на месте перед самой очаровательной картиной, какую ему приходилось видеть.

Женщина лет восемнадцати-девятнадцати спала, положив голову на изножье кроватки, где спал ребенок, и держала обеими руками его ножки у своих губ, а ее длинные вьющиеся волосы рассыпались по одеялу золотой волной.

Это была точная копия картины Альбани, изображающей Богоматерь с Христом-младенцем.

– Государь! Кто это прелестное создание? – спросил король Наваррский.

– Это ангел моего рая, Анрио, единственная, кто любит меня ради меня самого. Генрих улыбнулся.

– Да, ради меня самого, – повторил Карл, – она полюбила меня, когда еще не знала, что я король.

– А когда узнала?

– А когда узнала, – ответил Карл со вздохом, говорившим о том, что залитая кровью королевская власть порой становилась для него тяжким бременем, – а когда узнала, то не разлюбила. Суди сам!

Король тихонько подошел к молодой женщине и прикоснулся губами к ее цветущей щеке так осторожно, как пчелка к лилии.

И все-таки она проснулась.

– Карл! – прошептала она, открывая глаза.

– Слышишь? – сказал король Генриху. – Она называет меня просто Карл. А королева говорит мне «государь».

– Ах! – воскликнула молодая женщина. – Вы не один, король?

– Нет, милая Мари. Мне хотелось показать тебе другого короля, более счастливого, чем я, потому что у него нет короны, и более несчастного, чем я, потому что у него нет Мари Туше. Бог дает каждому свою награду.

– Государь, это король Наваррский? – спросила Мари.

– Он самый, дитя мое. Подойди к нам, Анрио. Король Наваррский подошел. Карл взял его за правую руку.

– Мари, взгляни на эту руку, – сказал он, – это рука хорошего брата и честного друга! Знаешь, если бы не эта рука...

– Так что же, государь?

– ..если бы не эта рука, Мари, наш ребенок остался бы сегодня без отца.

Мари вскрикнула, упала на колени, схватила руку Генриха и поцеловала.

– Хорошо, Мари, ты поступила правильно, – сказал Карл.

– А чем вы его отблагодарили, государь?

– Тем же.

Генрих с изумлением посмотрел на Карла.

– Когда-нибудь, Анрио, ты поймешь, что я хочу сказать. А покуда – иди взгляни!

Карл подошел к кроватке, в которой безмятежно спал ребенок.

– Да, – сказал король, – если бы этот великан спал в Лувре, а не здесь, на улице Бар, многое было бы иначе и сейчас, а возможно, и в будущем[49].

– Государь, не сердитесь на меня, – заметила Мари, – но я рада, что он спит здесь; здесь ему спокойнее.

– Ну и дадим ему спать спокойно. Хорошо спится, когда не видишь снов! – сказал король.

– Пойдемте, государь? – спросила Мари, указывая рукой на дверь в другую комнату.

– Да, Мари, ты права, – ответил Карл, – будем ужинать.

– Мой любимый, – сказала Мари, – вы ведь попросите вашего брата-короля извинить меня, да. Карл?

– За что?

– За то, что я отпустила наших слуг. Дело в том, государь, – обратилась она к королю Наваррскому, – что Карл любит, чтобы за столом ему прислуживала только я.

– Охотно верю, – ответил Генрих.

Мужчины прошли в столовую, а заботливая и беспокойная мать укрыла теплым одеяльцем малютку Карла, который спал крепким детским сном, вызывавшим зависть у его отца, и не проснулся.

Укрыв мальчика, Мари присоединилась к гостям.

– Здесь только два прибора! – сказал король.

– Позвольте мне прислуживать вашим величествам, – ответила Мари.

– Вот видишь, Анрио, ты принес мне несчастье! – сказал Карл.

– Как так, государь?

– Ты не понимаешь?

– Простите, Карл, простите!

– Прощаю, садись рядом со мной – здесь, между нами.

– Хорошо, – ответила Мари.

Она принесла еще один прибор, села между двумя королями и принялась их угощать.

– Скажи, Анрио, – заговорил Карл, – ведь хорошо, когда у тебя есть такое место в мире, где ты можешь есть и пить спокойно, не заставляя кого-нибудь другого сначала пробовать вино и мясо?

– Государь, – сказал Генрих, улыбаясь и отвечая этой улыбкой на вечное беспокойство своего духа, – поверьте, что я, как никто, способен оценить такое счастье.

– А чтобы мы продолжали чувствовать себя счастливыми, поговори с ней о чем-нибудь хорошем, Анрио, – не надо ей вмешиваться в политику, а главное, не надо ей знакомиться с моей матерью.