Центральная площадь Перуджи

В Перудже была создана собственная художественная школа (умбрийская). В числе ее виднейших представителей – Перуджино и Рафаэль Санти. По своим традициям и приемам живописи умбрийская школа была тесно связана с флорентийской.

В неаполитанском монастыре Монте Оливето, в капелле св. Павла Тулузского, работы Пинтуриккио – образ Успения. Он же выполнил бесчисленное множество других работ по всей Италии, а так как выполнение их следует назвать не превосходным, а скорее ремесленным, обойду их молчанием.

Пинтуриккио имел обыкновение говорить, что если живописец хочет придать своим фигурам как можно больше выпуклости, он должен рассчитывать только на самого себя, а не стараться угодить князьям и другим лицам. Он работал также в Перудже, но немного. В церкви Арачели он расписал капеллу Св. Бернардина, а в церкви Санта Мариа дель Пополо, где, как мы сказали, он расписал две капеллы, он сделал на своде главной капеллы четырех учителей церкви.

Когда же он достиг пятидесятилетнего возраста, ему был заказан в церкви Сан Франческо в Сиене алтарный образ на дереве с изображением Рождества Богоматери, и, когда он приступил к нему, монахи отвели ему жилое помещение, причем передали его ему, как он этого хотел, пустым, вынеся оттуда все, кроме огромного и старинного сундучища, так как перетаскивать его им показалось слишком громоздким. Однако Пинтуриккио, будучи человеком причудливым и своенравным, наделал столько шума и столько раз, что братья, придя в отчаяние, решили наконец убрать сундук, и так уж им повезло, что, вытаскивая его, они выломали доску и из него высыпалось пятьсот дукатов казенного золота, и это так огорчило Пинтуриккио, пожалевшего добро бедной братии, и так он расстроился, что ни о чем больше не думал, и от этого и умер. Работал он приблизительно до 1513 года.

Его товарищем и другом, хотя и старшим, был Бенедетто Буонфильо, перуджинский живописец, выполнивший вместе с другими мастерами много работ в Риме в папском дворце. А в Перудже, у себя на родине, он написал в капелле Синьории истории из жития св. Эрколана, епископа и покровителя этого города, и там же несколько чудес, сотворенных св. Людовиком. В церкви Сан Доменико он написал на дереве темперой историю волхвов, а на другой многих святых. В церкви Сан Бернардино он написал Христа, парящего в воздухе вместе со св. Бернардином, а внизу – народ. В общем же его на родине высоко ценили, но до того, как приобрел известность Пьетро Перуджино.

Равным образом другом Пинтуриккио, выполнившим с ним много работ, был Джерино-пистоец, почитавшийся прилежным колористом и хорошим подражателем манеры Пьетро Перуджино, с которым он работал до самой смерти. В Пистойе, у себя на родине, он выполнил немного работ. В Борго Сан Сеполькро он толково написал на дереве маслом Обрезание для сообщества Доброго Иисуса. В приходской церкви того же города он расписал фреской капеллу, а на Тибре, на дороге, ведущей в Ангьяри, он расписал также фреской другую капеллу для местной коммуны и там же, в Сан Лоренцо, аббатстве камальдульских монахов, еще одну капеллу; из-за этих работ он обосновался в Борго на такое продолжительное время, что как бы избрал его своей родиной. Был он в делах искусства человеком кропотливым, работал с величайшим трудом и, выполняя работу, старался так, что прямо-таки надрывался.

В те же времена был в городе Фолиньо превосходный живописец Никколо Алунно; а так как до Пьетро Перуджино не было еще большого навыка в письме маслом, стоящими мастерами почитались многие, из которых позднее ничего не вышло. Так и Никколо вполне удовлетворял своими работами, хотя и писал он только темперой, но зато делал головы своих фигур с натуры так, что они казались живыми, и потому его манера и нравилась. В церкви Сант Агостино в Фолиньо его работы на доске Рождество Христово с мелкофигурной пределлой. В Ассизи он выполнил хоругвь, носимую в процессиях, а в соборе образ для главного алтаря, в церкви же Сан Франческо еще один образ. Но лучшие живописные работы, когда-либо выполненные Никколо, были в соборной капелле, где, между прочим, есть Положение во гроб и два ангела с двумя факелами, которые плачут столь живо, что, как я полагаю, самый превосходный живописец лучше, пожалуй, и не сумел бы сделать. В церкви Санта Мария дельи Анджели, там же, он расписал стену и выполнил много других работ, которых упоминать не стоит, ибо достаточно того, что мы коснулись лучших.

На этом мы закончим жизнеописание Пинтуриккио, который, между прочим, угождал очень многим князьям и синьорам, ибо быстро заканчивал работы, как им этого хотелось, выполняя их, может быть, и хуже, чем тот, кто работает обдуманно и не спеша.

Антонио да Корреджо, настоящее имя Антонио Аллегри (1489 – 1534)

Я не хочу выходить за пределы той самой страны, где великая мать-природа, дабы не быть уличенной в пристрастии, даровала миру редчайших людей, подобно тем, какими она в течение многих и многих лет украшала Тоскану и в числе коих был Антонио из Корреджо, одаренный отменным и прекраснейшим талантом, живописец своеобразнейший, который владел новой манерой в таком совершенстве, что благодаря природному дарованию и упражнению в своем искусстве он в течение немногих лет сделался редкостным и удивительным художником. Был он чрезвычайно скромного нрава и занимался своим искусством с большими лишениями для самого себя и в постоянных заботах о семье, его отягчавшей; и хотя Антонио был движим природной добротой, тем не менее страдал он сверх меры, неся бремя тех страстей, которым обычно подвержены многие люди.

Он был большим меланхоликом в работе, принимая на себя все ее тягости, и величайшим изыскателем всевозможных трудностей в своем деле, о чем свидетельствуют в пармском соборе великое множество фигур, исполненных фреской и тщательно выписанных на большом куполе означенного храма; ракурсы этих фигур снизу вверх – поразительнейшее чудо. Он-то и был первым, кто в Ломбардии начал делать вещи в новой манере, откуда можно заключить, что если бы талант Антонио, покинув Ломбардию, оказался в Риме, то он создал бы чудеса и доставил бы немало огорчений многим, считавшимся в свое время великими. Отсюда следует, что если его вещи таковы, несмотря на то, что он не видел вещей древних и хороших новых, то можно с необходимостью заключить, что, знай он их, он бесконечно улучшил бы свои произведения и, возвышаясь от хорошего к лучшему, достиг бы высочайших ступеней. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что никто не владел колоритом лучше, чем он, и что ни один художник не писал с большим обаянием и большей выпуклостью: так велика была нежность изображаемого им тела и грация, с какой он заканчивал свои работы.