Когда Фарид задвинул сверху железный лист, они очутились в тесноте. Волшебный Язык был высокого роста, слишком высокого для этого чуланчика, и всё же рядом с ним мальчику было не так страшно, хотя сердце у Волшебного Языка колотилось не меньше, чем у самого Фарида. Мальчик слышал каждое биение его сердца — так плотно им пришлось прижаться друг к другу. И оба прислушивались к звукам, доносившимся сверху.

Голоса приблизились, но разобрать слова было трудно, земля приглушала их, словно они доносились из другого мира. Вот кто-то ступил на железный лист, и Фарид крепко схватил Волшебного Языка за локоть. Он отпустил его, только когда над их головами всё смолкло. Прошло много времени, прежде чем они решились поверить тишине, — так много, что Фарид несколько раз оборачивался, потому что ему казалось, что скелет пошевелился.

Когда Волшебный Язык осторожно отодвинул железный лист и выглянул наружу, вокруг действительно никого не было. Тишину нарушало только немолчное стрекотание цикад, да с обугленных стен взметнулась испуганная птица.

Грабители унесли с собой все: одеяла, свитер Фарида, в который он забирался ночью, как улитка в свой домик, и даже окровавленные лоскуты, которыми Волшебный Язык перевязывал ему лоб в ту ночь, когда их чуть не пристрелили.

— А нам-то что? — сказал Волшебный Язык, стоя с Фаридом у холодного кострища. — Сегодня ночью одеяла нам не понадобятся. — И погладил Фарида по чёрным волосам. — Что бы я без тебя делал, Мастер Подкрадываться, Ловец Кроликов, Находящий Укрытия? — сказал он.

А Фарид смотрел на свои босые ноги и улыбался.

Когда она сказала, что надеется обрадовать Динь-Динь, он спросил:

— А кто такая Динь-Динь?

— Как, Питер?! — изумилась она, но даже после разъяснений он так ничего и не вспомнил.

— Их так много, — сказал он. — Думаю, она теперь мертва.

И, кажется, был прав, ведь феи-то не живут долго, хотя сами настолько невелики, что и малый промежуток времени представляется им не таким уж маленьким.

Дж. М. Барри. Питер Пэн

Сажерука не было там, где искали его люди Каприкорна. Ему не удалось выбраться из деревни. Он и не пытался. Сажерук был в доме Басты.

Баста жил в переулке сразу за двором Каприкорна, среди заброшенных домов, населённых только кошками да крысами. Баста предпочитал не иметь соседей, он вообще не любил бывать с людьми, за исключением Каприкорна. Сажерук ни минуты не сомневался, что Баста с радостью спал бы у порога Каприкорна, позволь ему хозяин, но ни один из молодцов Каприкорна не жил в его доме. Они охраняли его — но и только. Ели они в церкви, а спали в одном из пустых домов, которых было много в деревне. У этого правила не было исключений. Большинство чернокурточников постоянно меняли место, жили сперва в одном доме, а прохудится, например, крыша — выбирали себе другой. Только Баста с тех самых пор, как они заняли эту деревню, жил на одном месте. Сажерук подозревал, что он облюбовал этот дом, потому что у порога там рос зверобой. Ведь это растение особенно славится как оберёг от всякого зла, кроме, конечно, того зла, что жило в сердце у Басты.

Дом был такой же, как почти все дома здесь, из серого камня. Ставни были выкрашены в чёрный цвет. Баста обычно держал их закрытыми и намалевал сверху знак, оберегающий, по его мнению, от несчастья, как и жёлтые цветы зверобоя. Иногда Сажеруку казалось, что Баста только потому так непрестанно боится проклятия и нежданной беды, что его пугает мрак в собственной душе, и от этого ему кажется, что и весь остальной мир так же мрачен.

Сажеруку повезло, что ему удалось добраться до дома Басты. Не успел он шагнуть за порог церкви, как наткнулся на целый отряд подручных Каприкорна. Конечно, они его сразу узнали. Об этом Баста действительно позаботился раз и навсегда. Они так растерялись от удивления, увидев его, что он успел забежать в переулок. К счастью, Сажерук знал в проклятой деревне каждый камешек. Сперва он хотел пробраться к автостоянке, а оттуда уйти в холмы, но тут ему пришло в голову, что дом Басты стоит пустой. Он протискивался сквозь щели в стенах, лез по подвалам, прятался за ограждением давно заброшенных балконов. В умении прятаться его даже Гвин не мог превзойти. Сейчас ему пригодилось, что он из странного любопытства вечно обследовал самые отдалённые и заброшенные уголки этой деревни, как и любого места, где ему случалось оказаться.

Он совсем выбился из сил, пока добрался до дома Басты. Баста едва ли не единственный во всей деревне запирал свою дверь, но замок не мог остановить Сажерука. Он спрятался на чердаке, пережидая, пока сердцебиение немного успокоится, хотя балки там до того прогнили, что он на каждом шагу боялся провалиться. На кухне у Басты оказалось достаточно провизии — очень кстати, потому что от голода у Сажерука уже сводило желудок. Им с Резой ни разу не принесли поесть с тех пор, как засадили их в сетки. Было вдвойне приятно подкрепиться запасами Басты.

Немного наевшись, он чуть приоткрыл ставень, чтобы в случае чего вовремя услышать приближающиеся шаги, но в тишине слышался лишь один звук — лёгкий, едва уловимый звон. Тут только он вспомнил о фее — той, что Мегги вычитала в этот не обжитой феями мир.

Он нашёл её у Басты в спальне. Обстановка состояла там из кровати и комода, на котором были аккуратными штабелями сложены закопчённые кирпичи. В деревне поговаривали, что из каждого подожжённого по приказу Каприкорна дома Баста прихватывал на память камень, хотя огня он в последнее время боялся. Очевидно, это было правдой. На одном из кирпичей стоял стеклянный кувшин, в котором что-то слабо светилось, не ярче светлячка. На дне лежала фея, свернувшись, как бабочка, только что выползшая из кокона. Баста прикрыл горлышко кувшина тарелкой, но не похоже было, что хрупкое создание ещё способно улететь. Когда Сажерук убрал тарелку, фея даже головы не подняла. Сажерук сунул руку в стеклянную тюрьму и осторожно вынул маленькое существо. Ручки и ножки у неё были такие крошечные, что он боялся поломать их своими пальцами. Знакомые ему феи выглядели иначе, они были меньше, но крепче телом, у них была кожа фиалкового цвета и четыре блестящих крыла. А у этой цвет кожи был как у человека, а крылья не как у стрекозы, а, скорее, как у бабочки. Интересно, будет она есть то, что любили феи, к которым он привык? Попытаться стоило: она выглядела уже полумёртвой.

Сажерук взял с кровати Басты подушку, положил её на чисто вымытый кухонный стол (у Басты в доме всё сияло чистотой, как его всегда снежно-белая рубашка) и сверху пристроил фею. Потом он налил молока в блюдце и поставил на стол рядом с подушкой. Она тут же открыла глаза — значит, так же хорошо чуяла и любила молоко, как и те знакомые ему феи. Он обмакнул палец в молоко и осторожно капнул ей на губы. Она слизала каплю, как голодный котёнок. Сажерук капал ей в рот молоко, пока она не села, слабо взмахнув крылышками. На лицо её постепенно возвращался румянец, и она тихонечко зазвенела — но он не понимал ни слова, хотя знал три языка, на которых говорят феи.

— Какая жалость! — прошептал он, пока она расправляла крылья и неуверенно вспархивала к потолку. — Мне, стало быть, не удастся тебя спросить, не можешь ли ты сделать меня невидимкой или таким крошкой, чтобы улететь с тобой на праздник Каприкорна.