— Ни слова более, досточтимый кардинал! — крикнул принц в бешенстве. — Я и так слушал тебя слишком долго, и, клянусь благодатью Божьей, речь твоя недостойна и оскорбительна для моих ушей. Джон, мне нужен твой совет! Что скажешь ты на предложение французского короля, которое передал мне его преосвященство кардинал Перигорский? Он обещает, что, по милосердию своему, позволит моему войску вернуться в Бордо, если мы отдадим ему все нами взятое, откажемся от всех выкупов, а мою особу с сотней знатнейших рыцарей Англии и Гиени предложим ему заложниками. Так что же ты скажешь?

Чандос улыбнулся.

— Это ни с чем не сообразно, — ответил он.

— Но, милорд Чандос, — вскричал кардинал, — я уже объяснил принцу, сколь удручает христианский мир и сколь радует язычников то, как два величайших сына церкви обращают мечи друг против друга!

— Так посоветуй французскому королю держаться от нас подальше, — промолвил принц.

— Дражайший сын мой, или ты не понимаешь, что находишься в глубине его земель и ему не подобает позволить тебе уйти свободно, как ты пришел? Войско твое невелико — не более трех тысяч лучников и пяти тысяч жандармов, да и те, видно, ослабели от недостатка пищи и от усталости. А у короля тридцать тысяч человек. И двадцать тысяч из них — опытные ветераны. Посему тебе приличествует принять его условия, как бы не случилось хуже.

— Передай мой привет королю Франции и скажи ему, что платить за меня выкуп Англия не будет. Но сдается мне, досточтимый кардинал, что-то ты слишком осведомлен и в том, сколько нас тут, и в том, как сказались на нас тяготы похода, и я был бы рад узнать, давно ли особы духовные так умело разбираются в делах военных. Я заметил, что рыцари твоей свиты свободно прогуливались по нашему лагерю, и боюсь, что, приняв вас как послов, я оказал гостеприимство лазутчикам. Что скажешь ты, досточтимый кардинал?

— Пресветлый принц, мне прискорбно слышать, что твое сердце и совесть позволили тебе произнести столь дурные слова.

— А вон твой племянник, рыжебородый Робер де Дюра. Погляди, как он озирается по сторонам и что-то подсчитывает. Иди-ка сюда, юноша! Я как раз говорил кардиналу, твоему дядюшке, что ты и твои товарищи, сдается мне, донесли французскому королю обо всем, что подглядели у нас в лагере. Что скажешь?

Рыцарь побледнел и отвел глаза:

— Может быть, я и ответил на некоторые вопросы, благородный принц, — пробормотал он.

— А как же такие ответы согласуются с твоей честью? Ведь мы тебе доверяли, ибо ты в свите его преосвященства.

— Благородный принц, я правда нахожусь в свите кардинала, но я верноподданный короля Иоанна и французский рыцарь, а потому молю тебя на меня не гневаться.

Принц скрипнул зубами и окинул молодого человека жгучим взглядом:

— Клянусь душой моего отца! Мне нелегко удержаться и не сразить тебя тут же на месте. Но одно я тебе обещаю: если твой значок с красным грифоном появится завтра на поле битвы и ты будешь взят в плен живым, твоя голова простится с телом!

— Дражайший сын мой, твои речи безумны! — воскликнул кардинал. — Даю тебе слово, что ни мой племянник Робер, ни другие рыцари моей свиты участвовать в битве не будут. А теперь я оставляю тебя, государь, да смилуется Господь над твоей душой, ибо никому в мире сейчас не грозит такая опасность, как тебе и твоим людям! Мой тебе совет: проведи ночь в благочестивом бдении, дабы лучше приготовиться к тому, что может принести грядущий день.

С этими словами кардинал поклонился, в сопровождении своей свиты направился туда, где они оставили коней, и поехал в соседнее аббатство.

Разгневанный принц, повернувшись на каблуках, вошел к себе в шатер, а Чандос оглянулся и с ласковой улыбкой протянул руку Найджелу.

— Я много наслышан о твоих славных деяниях, — сказал он. — Уже твое имя известно как имя доблестного оруженосца. В твои годы я стоял не выше, а ниже.

Найджел раскраснелся от гордости и радости.

— Нет, мой любимый господин, — сказал он, — совершить мне удалось очень мало. Но теперь, когда я вернулся к тебе, уповаю, что научусь вести себя достойно! Ведь где, как не под твоим знаменем, могу я снискать честь?

— Поистине, Найджел, ты приехал в удачное время. Не вижу, как мы сможем уйти отсюда, не дав битвы, которая навеки сохранится в памяти людской. И не помню ни единого нашего сражения с французами, когда они были бы так сильны, а мы — так слабы, как теперь, и тем больше славы и чести можем мы обрести. Было б у нас лучников на две тысячи больше! Но, чаю, мы причиним им немало хлопот, прежде чем они отбросят нас от этой изгороди. Ты видал французов?

— Нет, благородный сэр. Я только что добрался сюда.

— Я как раз собирался прогуляться вдоль их лагеря, взглянуть, что у них за армия. Поедем, пока не стемнело, и осмотрим их расположение, насколько нам это удастся.

На этот день между противниками было заключено перемирие — ради неуместной и бесполезной попытки кардинала взять на себя роль посредника. Поэтому, когда Чандос и Найджел выехали из-за живой изгороди, они увидели на равнине небольшие группы рыцарей, как английских, так и французских. Последних было больше — им необходимо было разведать диспозицию вражеского войска, и многие подъезжали на сотню-другую шагов к изгороди, однако дозоры лучников тут же сурово отгоняли их.

Чандос ехал между этими компаниями, а так как чуть ли не в каждой находился былой противник, то все время слышались возгласы «А, Джон!» с одной стороны и «А, Рауль!», и «А, Николя!», и «А, Гишар!» — с другой. Лишь один всадник, дородный и краснолицый сеньор Клермон, приветствовал их не столь дружески. По странной прихоти судьбы, его сюрко украшала голубая Богоматерь, окруженная золотыми лучами, и точно такое же изображение было на сюрко, который надел в этот день