— Хайме проследил за каретой и сообщил, что тебя «пригласили в гости». И он же взбудоражил народ на улицах, чтобы отвлечь твоих «приятелей».

Я наскоро пробормотал благодарность, но дал себе слово, что при первой же возможности парнишка получит достойное вознаграждение.

— Скорее к дамбе! — вскричал Матео, — Soldatos уже были в доме и искали тебя.

Скакать во весь опор по мощёным улицам кони не могли: нам то и дело приходилось сдерживать их, чтобы копыта не поскользнулись на камнях. Но и оставить лошадей тоже было нельзя — пешком мы бы далеко от города не ушли.

По приближении к дамбе я приметил троих мужчин в мундирах вице-королевской стражи, которые о чём-то беседовали с караульными. Среди них я узнал одного из личных помощников вице-короля.

Мы с Матео пришпорили коней и понеслись вперёд. Караульные на дамбе вскинули мушкеты. Матео сбил одного из них конём, но второй выстрелил в меня и, судя по тому, как дёрнулась подо мной лошадь, попал. Я выпростал сапоги из стремян, перекинул ноги и упал на бок, чтобы не оказаться придавленным крупом упавшего животного.

¡Dios mio! При падении меня так приложило боком о дорогу, что буквально выбило из меня весь воздух. Я откатился в сторону, попытался встать и, подняв взгляд, увидел, как мушкетный приклад качнулся возле моего лица. Попытка уклониться от удара не увенчалась успехом: сильный толчок снова сбил меня наземь.

Подскочившие soldatos мигом заломили мне руки.

Подошедший секретарь вице-короля окинул меня взглядом и приказал:

— Отведите этого разбойника в тюрьму. Ему придётся ответить на множество вопросов.

Я не говорил вам, что в жизни всё движется по кругу, циклами? Когда я начал тайком писать эти заметки, получив перо и бумагу от капитана тюремной стражи, то мысленно покинул место своего заточения, возвращаясь памятью к различным местам и событиям и открывая самые сокровенные свои тайны, а теперь снова обнаружил себя в своём узилище. Я ведь не Матео, совершенно свободный в сочинении своих пьес, и не могу написать для себя роль, которая позволила бы мне просочиться сквозь решётку.

Я морочил голову капитану, даже делился с ним кое-какими своими историями, лишь бы только он вновь не отдал меня в руки «милосердного» инквизитора, похоже вполне искренне считающего, что, причиняя ближним страдания, он угождает Богу. Во время написания этой правдивой истории жизни лжеца я частенько видел брата Осорио: подобно стервятнику, дожидающемуся, когда издохнет, чтобы стать его кормом, раненое животное, он прохаживался туда-сюда перед моей камерой, ожидая возможности вновь опробовать на мне свои клещи.

Увы, всякая история имеет не только начало, но и неизбежно конец. Так разве честно было бы с моей стороны завлечь вас так далеко описаниями бед и несчастий, казалось постоянно следовавших за мной по пятам, и вдруг покинуть, когда Фортуна внезапно повернула ко мне свой лик? О, amigos, так иной раз бывает, когда все ставки сделаны и раскрываются все карты. Si, как я понимаю, многие из вас ставили вовсе не на меня. Да и то сказать, разве не естественно для добропорядочного человека ожидать, что вор и лжец, как ему и подобает, будет дрыгать ногами, болтаясь на виселице?

Но как бы вы ни относились к автору этих заметок, с симпатией или с антипатией, вам наверняка интересно проследить всю историю до самого конца.

Держа это в уме, я прихватил с собой столько чистой плотной вице-королевской бумаги, сколько мог упрятать за пазухой. Моё намерение состоит в том, чтобы, если позволит время, продолжать свою исповедь в тех тайных местах, куда заведёт меня жизнь.

Помните мою подругу Кармелиту? Блудницу из соседней камеры, которая снабжала меня грудным молоком для ведения секретных записок. Сегодня она передала мне последнюю чашку. Близятся роды, и Кармелиту вот-вот переведут в монастырь, где ей предстоит остаться, пока она будет кормить младенца. Предполагается, что потом её вернут в тюрьму для исполнения приговора, но бьюсь об заклад, что к тому времени эта умница вновь окажется беременной. Оно конечно, Кармелиту переводят в женский монастырь... но в жизни и не такие чудеса бывают.

Это была уже вторая тюрьма, в которую меня угораздило попасть, и скажу вам честно: несмотря на всё малоприятное обхождение, которому меня подвергли «в гостях» у вице-короля, его застенку далеко до той жуткой дыры, куда попадают узники святой инквизиции. В его тюрьме камеры, по крайней мере, находятся на уровне земли, в них сухо и двери не сплошные, а забраны решётками. Не то что у святых отцов, где темнее, чем в царстве Аида.

Если бы меня то и дело не выволакивали из камеры и не подвергали пыткам, измыслить которые был способен только сам el Diablo, я мог бы счесть, что в ожидании смертной казни проводил там время вполне сносно.

Когда я не писал тайком историю своей жизни или не размышлял (с волнением) о Елене, воображение рисовало мне картины того, что бы я сделал с братом Осорио из Веракруса, большим мастером пыточного дела и знатоком пыточных инструментов. Особый интерес у меня вызывало одно устройство, насчёт которого любил распинаться начальник тюремной стражи. По его словам, эта любопытная штуковина имелась в Мадриде, в пользовавшейся самой зловещей славой тюрьме Саладеро, и он ходатайствовал перед вице-королём о приобретении столь необходимого в хозяйстве предмета и для вверенного ему застенка. Начальник стражи называл это приспособление «бык Фалариса» и уверял, что его применение даёт фантастические результаты. Как я понял, это был действительно бык, огромная бронзовая статуя, в которую запихивали узника, после чего под её чревом разводили огонь: когда несчастный орал, звуки исходили из пасти быка, словно это ревел он. По словам капитана, изобретатель этой «игрушки», Перилаус, стал первой её жертвой, а затем в раскалённое бычье чрево препроводили и самого заказчика, Фалариса.

По ночам, когда в моих бесчисленных ранах копошились мерзкие насекомые, мне становилось чуточку полегче, если я представлял себе, как запихиваю добрейшего брата Осорио в бронзовую статую и развожу огонь под бычьим брюхом. Не очень сильный, чтобы монах не испустил дух слишком быстро, но такой, чтобы, поджаривая его, я мог долго наслаждаться музыкой его воплей.

Ну не дивные ли мысли для тюремной крысы, потерявшей в своём заточении счёт времени? По моим прикидкам, прошёл примерно месяц, прежде чем ко мне явился первый, не считая, разумеется, палачей, посетитель. Вне всякого сомнения, чтобы быть допущенным к столь важному преступнику, ему пришлось изрядно потратиться на взятки. Явился он в плаще с капюшоном, надвинутым на лицо, желая остаться неузнанным.

Завидев приближающуюся тёмную фигуру, я подумал было, что это Матео, вскочил с каменной скамьи, на которой писал свои заметки, и замер с пером в руке. Но, увы, надежды оказались напрасными, то был вовсе не друг, пришедший меня спасти.

— Ну, хорошо ли ты проводишь время в компании своих братьев, крыс и тараканов? — поинтересовался посетитель вместо приветствия.