Себастьяно дель Пьомбо. Портрет папы Климента VII без бороды. До 1527

В Сеттиньяно положение Микеланджело было сравнимо с тем, что мог занимать дворянин-помещик, владелец обширного имения. К этому времени он владел в окрестностях Сеттиньяно земельными угодьями стоимостью три тысячи триста тринадцать флоринов, более, чем земли семейства Медичи в Поджо-а-Кайано оценивались в 1510 году (к тому же Микеланджело приобрел столько же земли в другом месте)[961].

Кроме того, роли Микеланджело-зодчего и Микеланджело-помещика отчасти совмещались. Он передавал и продавал своим ассистентам зерно и сдавал внаем дома. Выходит, Микеланджело, как всегда, занимал парадоксальное положение. С одной стороны, он был помещиком, землевладельцем, как он теперь полагал, состоящим в родстве с графом Каносским, однако одновременно руководил крупными строительными проектами и сам высекал статуи резцом и киянкой.

Каменщики и ассистенты часто носили прозвища: Монах, Крестный Отец, Левша, Цыпленок, Антихрист, Дикобраз[962]. По-видимому, они составляли бодрую, радостную компанию из тех, что можно найти на любой стройке. Однако, вероятно, если Микеланджело от чего-то решительно отказывался, то это сотрудничать с кем-то имеющим хотя бы приблизительно сопоставимый с его собственным статус: иными словами, Микеланджело ни за что не хотел нанимать другого скульптора, который был бы наделен полномочиями руководить проектом. Андреа Сансовино, его давний соперник, старавшийся еще отобрать у него «Давида», в начале марта написал ему сердечное письмо, называя себя «преданным братом» и предлагая любые услуги[963]. Он сообщал, что получил у папы аудиенцию под Рождество и Климент заметил, что был бы рад, если бы Сансовино стал сотрудничать с Микеланджело при возведении Сан-Лоренцо – конечно, если сам Микеланджело согласится. Но тот, вероятно, воспротивился. Сансовино написал ему снова, но Микеланджело так и не принял его предложение.

В отличие от Рафаэля, который заведовал репертуарной труппой блестящих, оригинальных талантов, Микеланджело стоял во главе небольшого коллектива сотрудников, однако сумел добиться, чтобы его рабочие выполняли его идеи столь же точно, как если бы он сам держал резец. В начале 1524 года он изготовил деревянную модель архитектурной конструкции одной герцогской гробницы, чтобы дать точные, детальные указания резчикам, которым предстояло высекать мрамор[964]. Кроме того, он сделал шаблоны из олова и бумажные модели декоративных элементов в сечении из бумаги, чтобы scarpellini наверняка выполнили работу по его эскизам с точностью до миллиметра.

О том, насколько Микеланджело был одержим этой работой, свидетельствуют его обширные дневниковые записи-ricordi за этот период, в которых он методично и скрупулезно отмечает каждый гвоздь, деревянную планку и килограмм штукатурки вместе с их стоимостью и – до тех пор, пока эти обязанности не были переданы кому-то более подходящему, – каждого рабочего, выполненную им норму и полученную плату[965] (к июню 1525 года он упомянул в общей сложности сто четыре имени)[966].

В 1524 году Микеланджело переехал в новый дом, который сняли для него агенты папы. Он располагался на Виа дель Арьенто, прямо за церковью Сан-Лоренцо. Теперь он, в сущности, жил на деньги от заказа Медичи, а вместе с ним и его немногие домочадцы, то есть Антонио Мини, сменивший Пьетро Урбано, и Никколо да Пеша, еще один молодой человек, чья роль не ясна до конца: «Он живет у меня в доме», а также экономка Мона Аньола.

Распорядок его обычного июльского дня мы можем представить себе по записке, которую он послал своему толковому capomaestro Мео делла Корте, еще одному каменотесу из Сеттиньяно. Примерно в середине месяца он написал ему, чтобы договориться об инспектировании очередной партии мрамора, сложенного у церкви. Он просил Мео встретиться с ним на Пьяцца Сан-Лоренцо пораньше и обследовать камни, чтобы убедиться, не испорчены ли они: «Прошу Вас завтра утром, в более ранний час, чем обыкновенно, чтобы солнце нам не мешало, посмотреть два имеющихся куска, нет ли там изъянов, и мы поместим их внутрь, а Вы потом уедете»[967].

Но сам Микеланджело, вероятно, потом не ушел, а направился в здание сакристии убедиться, что работы идут как положено[968][969], а затем, очевидно, вернулся к себе в мастерскую на Виа Моцца делать зарисовки, вырезать из мрамора и лепить модели из воска и глины до глубокой ночи. Как всегда, он много работал и мало спал.

Как обычно, дел у него было невпроворот. Семь месяцев 1524 года Микеланджело провел, вылепляя из глины модели для скульптур гробницы Медичи в натуральную величину. С их помощью он проверял, насколько естественны позы статуй, а также насколько гармонично они сочетаются друг с другом и вписываются в архитектурное убранство капеллы[970].

Микеланджело разработал дизайн столь же сложный, сколь и для задуманной раньше гробницы папы Юлия. Предполагалось, что в капелле будут воздвигнуты не только статуи, которые мы видим сегодня, но и изваяния речных божеств, покоящихся на полу, под саркофагами двух Медичи младшего поколения: Лоренцо II, который столь недолго носил титул герцога Урбинского, и Джулиано, герцога Немурского. Другие фигуры были призваны изображать стихии неба и земли, а смысл всей композиции, вероятно, заключался в том, что весь мир, в том числе воздух, вода и самое время, оплакивают этих принцев[971].

Гробница Джулиано Медичи, герцога Немурского. 1524–1534

Из всех упомянутых замысловатых деталей в конце концов были созданы лишь главные части гробниц младших Медичи, включая их собственные скульптурные изображения и изваяния времен суток: впрочем, даже этого оказалось достаточно, чтобы покрыть посмертной славой двух этих в остальном малопримечательных исторических личностей. К фигурам четырех речных божеств Микеланджело даже не приступил, хотя часть глиняной модели одной из них сохранилась. Кроме того, Микеланджело создал три статуи для третьей гробницы, в которой предстояло упокоиться старшему Лоренцо и его брату Джулиано, но архитектурный проект их монумента мастер даже не начал. Неумолимый ход времени, повлекший за собой другие смерти и трагические события, перервал работу над этим проектом задолго до того, как Микеланджело завершил ее.

Если вспомнить, каков был нрав великого мастера, неудивительно, что в отношениях между ним и его подчиненными появилась напряженность. В длинном ворчливом письме от 26 января 1524 года, в самый разгар работ в капелле, Микеланджело так жаловался на неудобства, доставляемые ассистентами и помощниками: «Если вы помогаете неблагодарному несчастному, впавшему в нужду, то, сколько бы вы ему ни пожертвовали, он неизменно говорит, что этим вы ничуть себя не ущемляете. Если же вы, желая оказать ему услугу, даете ему какую-нибудь работу, то он