Приезд английской труппы стал будоражащим воспоминанием о том, что он покинул восемь лет назад. Супруга Редгрейва Рэчел Кемпсон вспоминала, как «он звонил мне в отель каждое утро и болтал в течение четверти часа. Он говорил, как чудесно снова слышать английскую речь»[960]. Он подружился с труппой, которую видел на спектаклях и вечеринке, устроенной Ральфом Паркером. Особенно он привязался к Марку Дигнаму, который играл Клавдия и был коммунистом. Его он считал «ангелом». Ему он поручил передать чиновникам британского посольства, что, если им нужны какие-то связи с русскими, Бёрджесс может помочь[961]. В день отъезда труппы Бёрджесс явился, чтобы проводить актеров. Когда они отъезжали от «Метрополя», Редгрейв заметил, что Бёрджесс чуть не плачет. «Напишите мне, – попросил он. – Я здесь чертовски одинок»[962].

Когда Гарольд Макмиллан, теперь премьер-министр, в феврале 1959 года посетил советского лидера Никиту Хрущева, Бёрджесс сказал Гарольду Николсону, что «может дать совет на соответствующем уровне», и вспомнил, как однажды провел с ним вечер в Реформ-клубе, где Макимллан «слушал – а кто бы не слушал, ведь это мой клуб – мои разглагольствования». Стивену Спендеру он сказал: «Я смог оказать большую помощь Макмиллану во время его визита. Я написал доклад о том, что он отдает предпочтение дружбе и ему можно доверять, в то время как все остальные утверждали, что он опасный реакционер»[963].

Бёрджесс использовал возможность, предоставленную визитом, чтобы снова напомнить о своем желании получить гарантию безопасного передвижения и повидать больную мать. Он привлек многие прежние контакты для продвижения своего дела, в том числе сэра Патрика Дина, ставшего помощником заместителя государственного министра в Форин Офис, который сопровождал Макмиллана. Он сказал ему: «Я не буду ставить в неловкое положение правительство ее величества… Я не буду давать интервью без разрешения. Я благодарен за то, что в первые дни правительство ее величества не сказало ничего враждебного в мой адрес. Я тоже, со своей стороны, никогда не говорил всего того, что мог сказать»[964]. Последние слова явно подразумевали угрозу.

Он также позвонил Рандольфу Черчиллю, прикомандированному к делегации, как представитель прессы, и попросил о встрече. Рандольф Черчилль позже писал, что Бёрджесс появился в его номере в московском отеле «Националь» и сразу представился: «Я все еще коммунист и гомосексуалист». На это Рандольф ответил: «Так и думал»[965].

Теперь правительство стало всерьез рассматривать вопрос о том, что можно сделать, если Бёрджесс, срок действия паспорта которого истек в 1958 году, захочет поехать в Британию. Сэр Реджинальд Мэннингем-Буллер проанализировал свидетельства против Бёрджесса и сделал вывод, что недостаточно оснований привлечь его к ответственности за шпионаж, в соответствии с частью 1 Закона о государственной тайне, и можно выдвинуть лишь технические обвинения, в соответствии с частью 2. 17 февраля кабинет обсудил дело Бёрджесса и решил, что было бы «разумно потребовать, если он появится в Британском порту, чтобы была установлена его личность и предъявлены доказательства, что он не стал иностранцем, получив советское гражданство»[966].

Дэвид Ормсби-Гор, теперь работавший на месте Гектора Макнейла, то есть бывший государственным министром в Форин Офис, 25 февраля доложил кабинету: «Мы не можем рассчитывать на получение официальных доказательств того, что Бёрджесс совершил акт измены, будучи в Советском Союзе, или какой-либо другой подрывной акт. …Если бы он знал, как мало у нас доказательств, это его скорее воодушевило бы, чем остановило»[967].

На следующий день Форин Офис проинформировал московское посольство: «Кабинет рассмотрел этим утром дело Бёрджесса. Генеральный прокурор сообщил, что нет (повторяю, нет) оснований для преследования Бёрджесса короной, если он вернется в страну. Равно как и нет никаких средств помешать его возвращению, если он намерен все же вернуться»[968].

Бёрджесс, судя по всему, знал о слабости обвинений в его адрес, поскольку написал Гарольду Николсону: «Не стану вдаваться в детали так называемых «свидетельств», о которых ты писал, только скажу, что власти настолько нервничают из-за моего возможного приезда в страну, что делают намеки отдельным личностям, о связи которых со мной известно, что свидетельства есть. Мне известно, что один высокопоставленный британский посол сказал моему другу, не ведая о нашей дружбе: «Беда в том, что мы не знаем, что можно сделать, если он вернется. Нет никаких свидетельств»[969].

Бёрджесс был прагматик. «Я должен принимать в расчет, что власти все же могут сфабриковать дело, а чтобы справиться с этим, потребуется огласка и свидетельства самых разных хороших людей, которым и я так уже причинил неприятности»[970].

Он продолжал вести одинокую жизнь, которая оживлялась лишь случайными встречами с иностранными гостями. Патрик Рейли, служивший в посольстве до августа 1960 года, вспоминал: «Однажды он пристал к только что прибывшему американскому адмиралу, на котором был совершенно новый галстук старого итонца, утверждая, что счастлив встретить человека, учившегося в той же школе, что и он. Изрядно смущенный адмирал сказал, что купил галстук в Берлингтонском пассаже, поскольку ему понравилась расцветка»[971].