Когда автомобиль Кейтеля скрылся из вида, Венк созвал свой штаб. «А теперь, — обратился он к офицерам, — вот как мы поступим на самом деле. Мы подойдем как можно ближе к Берлину, но не оставим наших позиций на Эльбе. Оставив фланги на реке, мы сможем удерживать открытый путь отхода на запад. Было бы глупо наступать на Берлин только для того, чтобы русские нас окружили. Мы попытаемся соединиться с 9-й армией, а потом выведем из кольца на запад каждого солдата и каждого гражданского, которые смогут идти».

Что касается Гитлера, Венк лишь сказал: «Судьба одного человека больше не имеет никакого значения». Пока он отдавал приказы для наступления, ему вдруг пришло в голову, что за все время долгой ночной беседы Кейтель ни разу не упомянул гражданское население Берлина.

Когда над Магдебургом занялась заря, три немца проскользнули через Эльбу и сдались 30-й дивизии США. Одним из них был 57-летний генерал-лейтенант Курт Дитмар, офицер вермахта, который ежедневно передавал последние вести с фронта, и был известен всему рейху как «голос немецкого Верховного командования». Вместе с ним в плен сдались его 16-летний сын Эберхард и майор Вернер Плускат, ветеран, чья артиллерия сражалась против союзников, высадившихся в Нормандии в день «Д», и пушки которого в Магдебурге сыграли важную роль в том, чтобы помешать 9-й американской армии генерала Симпсона форсировать Эльбу. У Дитмара, считавшегося самым точным из немецких военных радиодикторов, было много внимательнейших слушателей не только в Германии, но и среди сотрудников станций радиоперехвата союзников. Его немедленно отправили в штаб 30-й дивизии для допроса, и ему удалось удивить офицеров разведки одной очень важной новостью: он уверен, что Гитлер находился в Берлине. До тех пор никто точно не знал, где находится фюрер.[57]Союзники полагали, что Гитлер может находиться в «Национальной цитадели», однако Дитмар твердо стоял на своем. Он не просто утверждал, что фюрер в Берлине, но и был уверен, что «Гитлер либо будет убит, либо совершит самоубийство».

«Расскажите нам о «Национальной цитадели», — предложил кто-то. Дитмар явно пришел в недоумение и сообщил, что единственное упоминание о «Национальной цитадели» он встретил в швейцарской газете в январе. Он согласился с тем, что на севере существуют очаги сопротивления, «включая Норвегию и Данию, и один очаг — на юге в Итальянских Альпах, однако здесь скорее желаемое выдается за возможное». Следователи продолжали засыпать его вопросами, но Дитмар лишь качал головой: «Национальная цитадель»? Это романтическая мечта. Это миф».

Итак, «Национальная цитадель» оказалась химерой. Как напишет впоследствии генерал Омар Брэдли, командующий 12-й американской группой армий, «Национальная цитадель» существовала в основном в воображении нескольких фанатичных нацистов, и просто удивительно, как мы могли столь наивно поверить в ее существование. Однако чем более преувеличенными были слухи, тем больше эта легенда… влияла на тактическое планирование».

* * *

Окутанные тучами пыли, немецкие танки грохотали по булыжным мостовым Карлсхорста, окраины восточного берлинского района Лихтенберга. Элеонора Крюгер, чей жених, еврей Иоахим Лифшиц, прятался в подвале ее дома, смотрела на них в изумлении.

Откуда взялись эти танки? Куда направляются? Явно не в город. Они мчатся на юг к Шенефельде, как будто бегут из Берлина. Может, русские их догоняют? Если так, то наконец-то Иоахим будет свободен. Но почему немецкие войска покидают город? Неужели отступают? Элеонора этого не знала, но она наблюдала за передвижением остатков 56-го танкового корпуса генерала Вейдлинга, пытавшихся воссоединиться с главными силами. После того как их вытеснили на окраины Берлина, солдаты Вейдлинга восстановили связь с уже окруженной 9-й армией Буссе самым кружным путем: воспользовавшись телефоном-автоматом, они позвонили в штаб Верховного командования в Берлин, и их обеспечили радиосвязью с 9-й армией. 56-й корпус немедленно получил приказ направиться на юг столицы, прорвать кольцо русских войск, снова соединиться с 9-й армией примерно в 15 милях от города в районе Кенигсвастерхаузена и Клайн-Киница и вместе с остальными войсками попробовать отбросить войска Конева.

Однако сначала Вейдлингу надо было закончить одно дело. Он слышал, что из штабов и Буссе и Гитлера были посланы офицеры с поручением арестовать его по обвинению в том, что он сознательно бежал с поля боя, оставив свои части без руководства. Разгневанный Вейдлинг приказал своим людям наступать без него, а сам отправился в город на встречу с Кребсом. Несколько часов спустя Вейдлинг, проехав через весь Берлин, вошел в имперскую канцелярию, прошел через подвал к так называемому бункеру личных адъютантов, где находились кабинеты Кребса и Бургдорфа. Оба встретили Вейдлинга холодно. «Что происходит? — спросил Вейдлинг. — Объясните, почему меня собираются расстрелять».

Вейдлинг резко заявил, что его штаб располагался почти на передовой с самого начала сражения: как можно говорить, что он бежал? Кто-то упомянул Олимпийскую деревню в Деберице. 56-й корпус даже близко не подходил к Деберицу, прорычал Вейдлинг, так как это было бы величайшей глупостью. Потихоньку Кребс и Бургдорф оттаяли, а вскоре пообещали «безотлагательно» уладить дело с фюрером. Вейдлинг коротко обрисовал ситуацию, объяснил, что его корпус собирается наступать к югу от Берлина, а затем, как бы между прочим, добавил, что получил донесение о русском танковом авангарде, который видели близ Рудова, граничившего с юго-восточным районом Нойкельна. Кребс сразу же увидел опасность и сказал, что необходимо изменить приказ для 56-го корпуса: ему придется остаться в Берлине.

После этого Кребс и Бургдорф поспешили к Гитлеру.

Вскоре Вейдлингу передали, что Гитлер хочет его видеть. Идти до бункера фюрера пришлось долго, через «подземный город», как позже назвал его Вейдлинг. Из кабинета Кребса его сначала провели по подземному тоннелю, затем через кухню и столовую и, наконец, вниз по лестнице в личные апартаменты фюрера.

Первыми вошли Кребс и Бургдорф. «За столом, заваленным картами, — записал позже Вейдлинг, — сидел фюрер рейха. Когда я вошел, он повернул голову. Я увидел одутловатое лицо с лихорадочно блестящими глазами. Когда фюрер попытался встать, я, к своему ужасу, заметил, что его руки и ноги постоянно дрожат. Встать ему удалось лишь с огромным трудом. С перекошенной улыбкой он пожал мне руку и спросил еле слышно, не встречались ли мы раньше. Я ответил, что один раз, год назад, когда фюрер награждал меня. Гитлер сказал: «Я помню имя, но не могу вспомнить лицо». Гитлер сел, и Вейдлинг заметил, что, даже когда фюрер сидит, его нога постоянно движется, колено качается как маятник, только быстрее».

Вейдлинг рассказал Гитлеру о положении 56-го корпуса. Затем Гитлер подтвердил распоряжение Кребса о том, что корпус должен остаться в Берлине, и принялся развивать свой план защиты Берлина. Он предложил ввести в город армии Венка с запада, войска Буссе с юго-востока и группу Штейнера с севера, что позволит отбросить русских. Вейдлинг слушал со всевозрастающим изумлением, и ему стало ясно Лишь одно: «Если не случится чудо, дни рейха сочтены».