Клэр пытается сменить положение.

– Вот мы и приехали, – говорит Гомес, подъезжая к зоне высадки больницы «Мерси».

– Сейчас начнется,– говорит Клэр.

Гомес останавливает машину, выскакивает, и мы аккуратно вынимаем из машины Клэр. Она делает два шага, и тут отходят воды.

– Хорошо рассчитала, котенок, – говорит Гомес. Кларисса бежит вперед с нашими документами, мы с Гомесом осторожно проводим Клэр через приемную «скорой помощи» и по длинным коридорам родильного отделения. Она стоит, облокотившись на каталку, пока ей спешно готовят палату.

– Не уходи,– шепчет Клэр.

– Не уйду,– снова говорю я ей.

Хотелось бы в это верить. Мне холодно и подташнивает. Клэр поворачивается и прислоняется ко мне. Я обнимаю ее. Ребенок разделяет нас, живот жесткий. «Выходи, выходи, где бы ты ни был». Клэр тяжело дышит. Толстая блондинка-медсестра сообщает, что палата готова. Мы проходим внутрь. Клэр немедленно становится на пол на четвереньки. Кларисса начинает раскладывать вещи, одежду в шкаф, туалетные принадлежности в ванную. Мы с Гомесом стоим и беспомощно смотрим на Клэр. Она стонет. Мы переглядываемся, Гомес пожимает плечами.

– Эй, Клэр, – говорит Кларисса. – Как насчет ванной? В теплой воде тебе будет лучше.

Клэр кивает. Кларисса машет на нас с Гомесом руками, как бы говоря: «Уходите».

– Пойду покурю, – решает Гомес и уходит.

– Мне остаться? – спрашиваю я Клэр.

– Да! Не уходи… стой так, чтобы я тебя видела.

– Хорошо.

Иду в ванную включить воду. Больничные ванные ужасают меня. В них всегда пахнет дешевым мылом и больной плотью. Я открываю кран, жду, пока пойдет теплая вода.

– Генри! Ты там? – зовет Клэр. Просовываю голову в комнату и говорю:

– Здесь, дорогая.

– Иди сюда, – командует Клэр, и Кларисса занимает мое место в ванной.

Клэр издает звук, который я никогда не слышал от человеческого существа, глубокий вопль полного отчаяния. Что я с ней сделал? Я думаю о двенадцатилетней Клэр, которая смеется, валяется на засыпанном мокрым песком одеяле, на пляже, в своем первом купальнике. О Клэр. Прости меня, прости. Пожилая черная медсестра приходит и осматривает Клэр.

– Хорошая девочка, – воркует она над Клэр. – Шесть сантиметров.

Клэр кивает с улыбкой, потом лицо искажается. Она хватается за живот и сгибается пополам, стон становится громче. Мы с сестрой держим ее. Клэр пытается перевести дыхание, потом начинает кричать. Появляется Амит Монтейг и бросается к ней.

– Тише, детка, тише, успокойся…

Сестра сообщает доктору Монтейг необходимую информацию. Я ничего не понимаю. Клэр плачет. Я прочищаю горло. Мой голос звучит очень хрипло:

– Как насчет эпидуралки?

– Клэр?

Она кивает. Люди заходят в палату с ампулами, иглами, шприцами. Я сижу, держа Клэр за руку, глядя ей в лицо. Она лежит на боку, всхлипывая, лицо мокрое от пота и слез, анестезиолог набирает шприц и вводит иглу в позвоночник. Доктор Монтейг осматривает ее и хмурится, глядя на изображение на мониторе.

– Что-то не так? – спрашивает Клэр.– Там что-то случилось.

– Сердцебиение частое. Ваша девочка очень напугана. Нужно успокоиться, Клэр, и ребенок тоже успокоится, хорошо?

– Так больно.

– Это потому что она большая, – говорит Амит Монтейг спокойным, умиротворяющим голосом. Толстый анестезиолог с усами, как у моржа, устало смотрит на меня через тело Клэр. – Но сейчас мы дадим ей коктейль, немного лекарства, немного обезболивающего, и скоро ты расслабишься, и ребенок тоже, хорошо? – Клэр кивает. Доктор Монтейг улыбается.– Генри, вы как?

– Не очень, – пытаюсь улыбнуться я. Мне бы не повредило лекарство, что они дают Клэр. У меня немного двоится в глазах; глубоко дышу, и это проходит.

– Вот, уже лучше, видишь? – говорит доктор Монтейг. – Это как маленькое облачко, которое проходит, и боль проходит тоже, мы уводим облако и оставляем у дороги, само по себе, а вы с малышкой здесь, так? Здесь хорошо, мы никуда не торопимся, никуда не спешим… – Напряжение ушло с лица Клэр. Глаза не отрываются от доктора Монтейг. Приборы гудят. В комнате полумрак. Снаружи сияет солнце. Доктор Монтейг смотрит на экран. – Скажи ей, что ты в порядке и она в порядке. Спой ей песенку.

– Альба, все хорошо, – тихо говорит Клэр. Смотрит на меня: – Расскажи стихотворение о любовниках на ковре.

В первый момент я не понимаю, о чем речь, затем вспоминаю. Чувствуя свою значительность оттого, что читаю Рильке перед этими людьми, я начинаю:

– «Engel! Es ware ein Platz, den wir nicht wissen…»

– Расскажи на английском,– перебивает меня Клэр.

– Прости.

Меняю положение, чтобы сидеть около живота Клэр, спиной к Клариссе, медсестре и доктору; просовываю руку под кофту Клэр.

– Ангел! – говорю я Клэр, как будто мы в нашей постели, как будто всю ночь мы занимались менее примечательными вещами:

Ангелы! Было бы место, нам неизвестное, где бы

На коврике несказанном влюбленные изобразили

То, к чему здесь неспособные они,– виражи

и фигуры,

Высокие, дерзкие в сердцебиении бурном,

Башни страсти своей, свои лестницы, что лишь

друг на друга,

Зыбкие, опирались там, где не было почвы, —

И смогли бы в кругу молчаливых

Бесчисленных зрителей – мертвых:

Бросили бы или нет мертвецы свои сбереженья —

Последние, скрытые, нам незнакомые, вечно

Действительные монеты блаженства —

Перед этой воистину наконец улыбнувшейся парой

На успокоенный

Коврик?[94]

– Вот так, – говорит доктор Монтейг, выключая монитор.– Все успокоились.

Она радостно нам улыбается и выплывает за дверь, следом идет сестра. Я случайно поднимаю глаза на анестезиолога. Его глаза ясно говорят: «Ну ты и тряпка!»

КЛЭР: Солнце поднимается, а я лежу неподвижно на странной кровати в розовой комнате, в неведомой стране, моей утробе, и Альба ползет домой или из дома. Боль отступила, но я знаю, что ушла она недалеко, что она притаилась где-то за углом или под кроватью и выпрыгнет, когда я меньше всего буду ее ожидать. Схватки появляются и пропадают, отдаленные, заглушенные, как горсть колокольчиков, звучащих через туман. Генри лежит рядом со мной. Люди приходят и уходят. Кажется, сейчас вырвет, но нет. Кларисса дает мне колотый лед из пластикового стаканчика; на вкус он как лежалый снег. Я смотрю на трубки, красные лампочки на приборах и думаю о маме. Дышу. Генри смотрит на меня. Он выглядит напряженным и несчастным. Я опять начинаю беспокоиться, что он исчезнет.