— Прошу прощения. Боюсь, я очень любопытен. Да и письма лежали на виду.

У окна стоит мужчина. Он отвешивает небольшой поклон. Я слегка теряю равновесие, качнувшись на пятках, но радуюсь, что не вздрогнул; выпитое шампанское притупило реакцию.

— Ты, должно быть, сын Пьера, — произносит незнакомец. — Люциан, верно? Я лорд Лэтворти, мы с твоим отцом... Скажем так, у нас общие интересы. Рад знакомству.

— И я рад, — отвечаю я и складываю письма аккуратной стопкой. Лорд Лэтворти ни капли не смущен и, видимо, даже не собирается смущаться, сколько бы я ни ждал.

— Я тебя испугал? Прости. — Он так снисходительно говорит со мной, будто это я забрался в его комнату, а не наоборот. Он делает шаг вперед и пристально смотрит на меня. Никак не пойму, улыбается он или нет. У него темная борода и прямые брови. Он среднего возраста, моложе отца. — Люциан Дарне. Как же я рад нашей встрече. Очной встрече, я имею в виду.

— Благодарю.

— Несомненно; все это, — он указывает на дверь, по всей видимости, подразумевая весь дом, гостей, свадьбу и целый мир, — порядком действует тебе на нервы? — Он смотрит на меня с искренним любопытством. Впервые за сегодняшний вечер кто-то уделяет мне полноценное внимание. Последним, кто смотрел на меня так, был...

— Прошу, садись, — говорит лорд Лэтворти, и я отчего-то повинуюсь. Он разваливается в кресле напротив, откидьшает голову и вздыхает. — Какой цирк, верно? Должно быть, нелегкое испытание для такого чувствительного юноши, как ты. — А почему вы решили, что я чувствительный? — И юноши, который не питает... особых романтических чувств к своей невесте.

— Я глубоко уважаю мисс Ормонд.

Он тихо усмехается.

— Нет нужды притворяться, Люциан. — Он кладет ногу на ногу и наклоняется ко мне. Сперва мне кажется, что его глаза выражают сочувствие, но потом я понимаю, что это не так. — Наверняка я не единственный, кто это заметил. Тебе, должно быть, очень одиноко.

— Не понимаю, на что вы намекаете.

— Правда? — Он по-прежнему неотрывно смотрит на меня. — Я просто... скажем так, я легко могу представить себя на твоем месте.

Я таращусь на него. Пульсирующая боль пронзает мои виски и исчезает так же быстро, как появилась.

— Прошу прощения, — бормочу я и встаю, опираясь о подлокотник кушетки. — Меня ждут гости отца.

Пытаюсь пройти мимо него к двери, но он быстро встает, и мы чуть не сталкиваемся нос к носу. Я не успеваю отреагировать. O h слишком близко. От него горько пахнет табаком и чем-то еще, резким, смолистым. Янтарем или деревом. — Люциан, — мягко произносит он, — подожди. — Что вам нужно?

Он вроде бы собирается что-то сказать, но вместо этого гфотягивает руки к моему воротнику и ослабляет мне галстук. Я не могу пошевелиться. Вспоминается школа, шестой класс; я так растерян, что не могу даже бояться... Неужели он... Но он лишь медленно развязывает узел моего галстука. Шелк тихо шелестит. Я чувствую тепло его тела сквозь жилет и рубашку.

Я оцепенел. Меня захлестывает волна тошнотворного тепла. На мгновение перед глазами возникает лицо Эмметта: ясный взор, в глазах решимость и почти испуг. — Мне пора.

— Куда спешить?

Я смотрю ему в глаза. Карие, как у Эмметта.

Я делаю вдох. Мне хочется провалиться сквозь землю. Или вернуться во вчерашний день, к тому моменту, когда весь мир перестал существовать.

Тут Лэтворти откашливается, и сухой кашель разрушает мое оцепенение. Я отстраняюсь. Он смеется. На нетвердых ногах выхожу в коридор, все еще сльипа за спиной его смех. В коридоре гости прощаются с матерью. Та оглядывается, видит мой развязанный галстук и расстегнутую рубашку, и с лица ее вмиг исчезает всякое выражение. Точно так же она смотрит на отца, когда тот выходит из комнаты служанки. Мать продолжает расшаркиваться с гостями — гомонящей сверкающей толпой в цилиндрах и мехах. Из столовой доносятся волны смеха; они то стихают, то нарастают. Я подхожу к лестнице и поднимаюсь наверх, с трудом переставляя ноги.

Закрыв за собой дверь спальни, сажусь на кровать. Мир распадается на вертикальные полосы. Кружится голова, и не только от выпитого шампанского.

Прошлой ночью мне на миг показалось, что я не такой уж плохой человек. Но сейчас я ненавижу себя. Есть много слов, характеризующих таких, как я: порочный, презренный. Я не понимаю. Откуда лорд Лэтворти узнал обо мне правду? Но как-то ему это удалось. Вероятно, запах порока въелся в меня, как запах пота. Или крови. И то, о чем я забыл, — оно еще хуже. Что бы я ни натворил, мой проступок так ужасен, что даже родной отец теперь меня презирает.

Но что бы я ни натворил, оно стерто. Забыто. И пока память о случившемся хранится за семью замками, я могу жить дальше.

Завтра в то же время все будет уже позади.

— Мне дурно. Правда. Как ты можешь быть таким спокойным? Я места себе не нахожу, а ведь от меня требуется лишь одно — не уронить кольца.

Я поворачиваюсь и бросаю взгляд на Генри Ормонда, чье лицо позеленело, за исключением веснушек. Напомаженные волосы торчат, как пакля.

Он наклоняет трясущуюся голову.

— Прости, это у нас семейное. Онорину вчера целый вечер от волнения мутило.

Я не отвечаю.

— А сколько человек собралось? Небось несколько сотен. Бедная Онорина, она терпеть не может быть на виду. — Двести.

— Батюшьси святы. У меня столько знакомых-то не наберется.

— У меня тоже.

Я поворачиваюсь и, прищурившись, смотрю на солнце, струящееся в высокие окна. Ратуша напоминает остов корабля; раньше я никогда не замечал, какой тут высокий потолок. Балки увешаны белыми лентами и флердоранжем — и как только слуги умудрились подняться под самый потолок? Стены тоже украсили гирляндами. Деревянные панели на стенах отчищены до серебристого блеска, и окна кажутся больше, чем на самом деле. Но стоит гостям начать рассаживаться, и стены будто сдвигаются. Словно поднимающийся уровень воды в реке, неумолимо усиливается шум. Голоса, смех, извинения мужчин, наступивших на подолы роскошных платьев. Скрип отодвигаемых стульев и шарканье подошв гостей, наконец отыскавших свое место. Любой звук отзьшается эхом. — Сколько времени?

Киваю в сторону золоченых часов над входом. Ожидание невыносимо. Все чешется. Хочется снять перчатки и расчесать руки до крови. А еще я готов убить за стакан бренди. В кармане лежит фляга, но все смотрят на меня. — Красивые розы.

— Благодарю. — Сегодняшние цветы светлые, нежные — розы, фрезии и еще какие-то мелкие, похожие на рюши детского платьица и ниспадающие каскадом. Лилий нет. — Твои сестры выглядят чудесно.

— Хорошо.

Оглядьшаюсь на сестер. Те сидят в первом ряду с моими родителями. Пышные телеса Сесилии затянуты в лиф из лиловой тафты. Она держит наготове кружевной платочек. Ли-зетта в темно-синем платье цвета павлиньих перьев, в волосах жухнет ветка аконита. Она чистит грязь под ногтями кончиком шляпной булавки. Я перевожу взгляд на отца. Тот кивает мне. Я так поспешно отворачиваюсь, что Генри вздрагивает. — С тобой все в порядке? — спрашиваю я.