— Откуда у вас это? — полицейский указал на царапины, пересекающие лицо и руки МакГроу.

— Да это мой кот! — не моргнув глазом, ответил учитель. — Он что-то совсем сбесился в последнее время!

В этот момент в гостиную вошел Мортимер МакГроу с отчаянно вырывающимся котом в руках.

— Да сиди ты тихо, Лео! Пап, кот совсем сбрендил! Ой, прошу прощения! — осекся он. — Я не знал, что у тебя гости.

Развернувшись, парень исчез в коридоре. А там сильно ущипнул кота, и тот с громким мявом вырвался у него из рук.

— Ай! Скотина чертова! Ты мне лицо ободрал! — вскричал Мортимер достаточно громко, чтобы его услышали в гостиной.

И если бы полицейские не сидели к нему спиной, то увидели бы его довольную широкую улыбку…

Кожечистки отлично поработали с раной Оксы. Всю ночь напролет они тщательно вычищали гниющую рану, пожирая каждую испорченную клетку, пока Драгомира с Павлом сменяли друг друга у изголовья доблестной пострадавшей.

Когда Окса проснулась, рядом с ней сидела Драгомира, занятая приготовлением какой-то смеси в мраморной ступке.

— Бабуль?

— Лапушка! Как ты себя чувствуешь?

Павел, лежавший на раскладушке рядом с кроватью Оксы, приоткрыл один глаз и сел. Под его измученными глазами чернели круги, а взгляд тут же метнулся к колену дочери.

Вид у Оксы был куда менее отвратительный, чем вчера: кожа, очистившаяся от жуткого коричневого цвета, казалась вполне восстановленной! И пахло уже не так противно…

Кожечистки продолжали тихонько копошиться у нее в колене, и Окса поморщилась. Нет, было решительно трудно привыкнуть к фармакопее Внутренников. То черви, то слизни…

— Прекрасно! — воскликнула Драгомира. — Все получилось! Смотри, уже стало, как будто ты просто упала на роликах. Согни-ка ногу.

Окса осторожно подчинилась. Кожа натянулась, и работающие червячки стали еще более заметны.

— Я ничего не чувствую! Высший класс, ба!

Окса кинулась на шею бабушке и подтащила к себе отца, чтобы крепко обнять обоих. Какое облегчение! Она так боялась!

— Теперь, когда твое колено вне опасности, займусь-ка я твоим лицом, лапушка.

— Лицом? — переполошилась Окса, ощупывая лоб и щеки. — А что с ним не так?

И тут вспомнила, как выглядели ее руки, когда она провела ими по лицу в тот момент, как разлетелись стекла в лаборатории. Они были в крови!

— У меня лицо обезображено, да? — глухо спросила девочка.

— Да нет, Окса, ничего оно не обезображено, — мягко сказала Драгомира, заставляя ее снова лечь. — У тебя просто несколько ранок от осколков. Но я это уберу в мгновение ока. Сперва зашьем, а потом с помощью мази уберем все следы! Увидишь, это фантастика!

— Ты будешь меня зашивать?! Нет, ба, я не хочу! Никаких иголок!

Окса скорчилась на кровати, и ее несогласие по данному вопросу стало еще более громким, когда она увидела, кто будет зашивать разрезы: пауки! Ладно… крошечные паучишки с тонюсенькими лапками… Но все равно — пауки же!

— Ай, нет! Нет, ба! Я с катушек слечу!

К ее удивлению Павел расхохотался до слез, Драгомира тоже, и даже крохотные паучки присоединились к их веселью, сотрясаясь у Драгомиры в ладони.

— Да ты погляди на них, Окса-сан! Это же Нитепряды, они совершенно безобидные! — выдавил сквозь смех Павел. — А главное, они великолепные швецы…

— Сын Старой Лучезарной владеет истиной во рту, Юная Лучезарная, — вмешался Фолдингот, вошедший в комнату с подносом, заставленным бутербродами и дымящимися чашками. — В тот день, как палец мой был отсечен посредством ножика в процессе нарезания моркови, Нитепряды пришили мне его обратно так аккуратно, как кружево. Смотрите, палец мой вновь принадлежит моей ладони! И ощущений не было совсем-совсем! Должны иметь вы веру безмятежно, слова мои есть истина!

Окса закусила губу и с покорностью судьбе закрыла глаза.

— Ладно, валяйте, делайте со мной, что хотите! Скажи мне кто-то, что однажды я пожертвую своим телом на благо науки… да еще при жизни…

Павел с Драгомирой заговорщицки перемигнулись. Затем Драгомира осторожно взяла трех паучков, забавно потягивающихся у нее в ладони, и положила их на лицо Оксы. Та вздрогнула и зажмурилась еще крепче, так, что даже лоб сморщился.

— Расслабься, детка, — взял ее за руку Павел. — Если будешь морщить лоб, Нитепряды сошьют морщинки… тебе не кажется, что тринадцать лет — несколько рановато для лифтинга?

— Просто класс… — побурчала Окса сквозь зубы, устремляя глаза к потолку.

Трое Нитепрядов теперь сидели у нее на лице. Девочка чувствовала, как их тоненькие лапки касаются ее кожи. Ощущение было странным. Очень-очень странным… но не неприятным, если на минутку забыть, что это пауки…

До этого момента Окса вообще не чувствовала, что на ее лице есть порезы. Все ее внимание было сосредоточено на раненом колене. Но работа Нитепрядов оживила ее воспоминания, вернув девочку на несколько часов назад. Она вспомнила разгромленную лабораторию, мерзкий запах химических реактивов, взбесившегося МакГроу, готового на все, лишь бы схватить ее… и мадмуазель Кревкёр…

— Вот и все, солнышко! От твоих порезов остались одни воспоминания! Сейчас я наложу тебе эту мазь, чтобы убрать шрамики, и у тебя снова будет кожа, как у младенца!

— А еще я кое-кого знаю, кто будет тоже несказанно счастлив видеть тебя такой… новенькой, — шепнул дочке на ухо Павел.

Он разогнул свое длинное тело и вышел из комнаты.

— Мари! — раздался в коридоре его громкий голос. — Хочешь увидеть свою бесценную дочку?

Несколько секунд спустя он появился вновь, толкая перед собой кресло на колесиках. При виде Оксы лицо Мари осветилось широкой улыбкой, которая, впрочем, не стерла из глаз женщины глубоко затаенную тревогу. Павел подкатил кресло прямо к кровати дочери.

— Не, ты это видела, мам? — девочка указала глазами на Нитепрядов, которых Драгомира как раз осторожно убирала обратно в склянку. — Гадость… Э-э… кстати, ба, раз уж речь зашла о гадостях, то что конкретно входит в состав этой мази?

— Все осторожничаешь, а?

— Ну, это… как бы… да!

Драгомира с Павлом улыбнулись, а Мари мысленно отметила, что очень даже разделяет отвращение дочери.

— Не переживай, там нет ничего, кроме нескольких листочков сушеного и очищенного тысячелистника, перемешанного с капелькой сока Горановы и розовым маслом.

— Честно? — сурово вопросила Окса.

— Честно!

— Ну ладно, на таких условиях я готова и дальше одалживать — подчеркиваю: одалживать! — свое тело на благо науки.