class="p1">- Сударыня, Ваш ответ? Вы отправитесь к Алексею или останетесь здесь? Ещё раз напомню: обратной дороги не будет.

Что же выбрать, что ответить: да или нет? Сейчас для меня в этих коротких словах заключались судьбы целого мира, вся моя дальнейшая жизнь. Согласиться и отправиться к Алексею? А как же тётушка с дядюшкой и прочие родственники? И пусть некоторые, например, Фёдор Витольдович с Олегом Петровичем будут счастливы, если я исчезну, то для Василия Харитоновича, да и тётушки, сие может стать серьёзным ударом. Остаться с ними? А как же Алёшенька, я же тогда его никогда больше не увижу. Готова ли я к тому, чтобы прожить всю жизнь, сожалея об упущенной возможности, каждый раз выискивая среди прохожих знакомую фигуру и снова, и снова убеждаясь, что это не он? Нет, такую муку мне не перенесть, значит, нужно соглашаться. А как же мои родные? Я стиснула пальцами виски, закрыла глаза, разрываясь между желанием броситься к Алексею и болью от неизбежной разлуки с родственниками, коих я никогда более не увижу.

- Время истекло, сударыня, - Никита Григорьевич взирал на меня словно неподкупный судия, - Ваш ответ?

Я глубоко вздохнула и сказала короткое, словно выстрел, слово, одно-единственное, разделившее мою жизнь на до и после.

***

Мама Алексея любила повторять, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Маленький Алёшенька никогда не понимал, чем же сие плохо, ведь это так интересно: считать мгновения до какого-то важного события. Пожалуй, ожидание даже интересней самого момента Икс, ведь воображение всегда щедрее на краски, чем самая расчудесная реальность. Взять, например, Новый год или день рождения, сколько мечтаний с ними связано, сколько надежд, ты начинаешь представлять и нетерпеливо ёрзать в предвкушении ещё за месяц до, а потом р-р-раз, и всё уже кончилось!

Только со временем Алексей понял, что мама была права. Ожидание становилось изощрённой пыткой, наматывавшей нервы на ржавое зазубренное веретено времени. Минуты до сигнала атаки слипались в ком, секундная стрелка замирала, не желая двигаться дальше, хотелось кричать: «Да быстрее ты! Пусть скорее разверзнется ад, сколько же можно ждать?!»

После смерти Лики Корсаров ничего уже не ждал, а потому и на часы смотрел более по привычке, чем для того, чтобы определить, какой именно сейчас час. Утро, день, вечер и бессонные ночи слились в одно серое бесконечное ничто, которое исчезло после того, как цыганочка на улице подарила Алексею подвеску в форме лисы, пообещав, что она принесёт удачу. Правда, зараза такая, не предупредила, что удача сия будет ждать аж в 1900 году и сопровождаться будет таким количеством неприятностей, что ни в сказке сказать, ни пером описать, если только матом кое-как сформулировать получится. А ещё не сказала, что в самом начале буйного и кровавого двадцатого века Корсаров встретит ту, что станет для него путеводной звездой, солнечной девочкой, дарящей любовь и надежду на лучшее.

Алексей стиснул кулаки, резко выдохнул. Ну почему, почему он так бездарно тратил время, почему сразу не сказал Лизе, что любит её, зачем отталкивал девушку, пытаясь соблюсти никому не нужные правила приличия?! Теперь же только и остаётся, что ждать, стиснув кулаки и до крови прикусив губу, ждать, истово молясь всем святым, чтобы у Никиты получилось переместить Лизу в двадцать первый век. А если она откажется, если не захочет бросать привычную жизнь и отправляться даже не в Сибирь, как это сделали жёны декабристов (и то не все, кстати), а в неведомый век, где всё будет чужим и незнакомым? Если она не поверит Никите, решит, что это всего лишь злая шутка? А вдруг Лиза не вспомнит об Алексее или не захочет вспоминать о нём?

Корсаров застонал и с трудом удержался от желания побиться головой о стену, чтобы болью выбить из головы хоровод страхов и сомнений. Дверь в кабинет открылась, явив спокойного и невозмутимого, как, впрочем, и всегда, Никиту.

- Ну?! – Алексей бросился к другу, начисто позабыв о том, что стоило хотя бы поздороваться. К чёрту приличия, к чёрту всё, сколько можно ждать?!

Князь вздохнул, сбил с рукава невидимую глазом пушинку, ровно произнёс:

- В поместье Соколовское, небольшое такое, мы его под интерактивный музей планировали переделать, хозяйка из Парижа прибыла. Ты её встретишь, поможешь обустроиться, а потом и по поводу музея договоришься, хорошо? Да, как к соглашению придёте, вот этот документ вместе прочитаете, - Никита протянул другу тщательно запечатанный конверт, на который Корсаров даже не взглянул, глухо спросив:

- Лиза где?

Князь промолчал, взгляд отвёл в сторону.

Из Алексея словно разом выпустили весь воздух, он сник, опустил голову, пытаясь свыкнуться с тем, что мир вокруг опять стал тёмно-серым, потеряв не только цвета, но и запахи, и даже звуки. В голове настойчиво билось: «А когда зарастёт тропинка, и не будет конца разлуке, вдруг потянет холодом в спину: «Для чего?». И опустишь руки».

Лиза осталась в родном и привычном 1900 году, не поверив Никите или же не осмелившись переступить черту, точку невозврата. Что ж, пусть она будет счастлива, пусть ангел-хранитель спасёт её от бед и потрясений кровавой эпохи. Он же, Алексей, будет до конца своих дней помнить о маленькой солнечной девочке, озарившей его жизнь и пусть и на краткий миг подарившей любовь и нежность.

Корсаров вздохнул, выпрямился, расправил плечи и прямо посмотрел в глаза другу:

- Когда приезжает хозяйка поместья?

Никита чуть приподнял бровь, без слов вопрошая, мол, а что, страданий не будет?

- Лизе бы это не понравилось, - отчеканил Алексей, забрал конверт и спрятал на груди. - Так во сколько ждать хозяйку?

Князь улыбнулся чуть приметно, посмотрел на часы:

- Полагаю, она уже в доме. Сильно не спеши, дорога до поместья, хм-м-м, скажем так, оставляет желать лучшего.

Ту разбитую колею, на которой, вне всякого сомнения, застревали ещё рвущиеся к Ленинграду в сорок первом фашистские танки, дорогой можно было назвать с большой натяжкой. Алексей за время пути вспомнил весь армейский запас ненормативной лексики, три раза мысленно попрощался с движком, пять готов был плюнуть и дойти пешком и около семи раз от всей души материл Никиту и хозяйку поместья, которой приспичило забраться в такую богом и дорожным управлением забытую глушь. Когда уже в вечерних сумерках заляпанный грязью по самый кузов автомобиль, истерически чихая и кашляя, выбрался к миленькому беленькому особнячку, Корсаров почувствовал себя Робинзоном, наконец-то увидевшим родные земли после долгой разлуки. Тихо шипя и ругаясь сквозь зубы, Алексей