В жиже по колено, Морван узнавал Африку, настоящую, ту, которая липнет вам на башмаки и капает за шиворот. Он еще не отъехал от аэропорта Киншаса-Н’Джили и на три километра, как его такси завязло посреди скопища легковушек, грузовиков и прочих развалюх. «Завязло» не совсем правильное слово: вместо обычной дороги вдруг образовалась река. Под проливным дождем водители с досадой и смехом наблюдали, как их средства передвижения впадали в полную неподвижность.

– Если ты не вытащишь нас отсюда, – заорал Морван шоферу, – клянусь, я тебе врежу по заднице!

– Патрон, ничего не поделаешь…

Сколько раз он слышал эту фразу? С тем же припевом за кадром: «И какое мне до этого дело?» Черные не соприкасаются с реальностью. Между событиями и их сознанием существует некий зазор, перебой, который и вызывает самые странные реакции. Морван тысячи раз обламывал об этот припев зубы, кулаки, нервы и давно уже понял, что ничего тут изменить невозможно.

Он сунул горсть мелочи своему собеседнику, достал чемодан с заднего сиденья и дошлепал по грязи до насыпи, которая шла вдоль дороги. Если прибавить шагу, он вскоре выйдет на проезжую часть. Было 16:00: его рейс приземлился по расписанию, и он на мгновение поверил – жизнь ничему не учит, – что успеет вовремя на встречу, назначенную на пять вечера.

Несколько сот метров он тащился, опустив голову и ругаясь на чем свет стоит, но в конце концов поднял глаза и внезапно оценил открывшееся зрелище. Длинная вереница раздолбанных автобусов и кое-как починенных машин плавала в алой воде. Тысячи негров жестикулировали в грязи или терпеливо ждали, сидя на откосах с башмаками в руках, прикрываясь кто газетой, а кто и просто пластиковым тазом. Картина была дантовская или комическая – на выбор, а невероятность ее красок пьянила. Гроза, казалось, нагрела небо, как доменную печь, фиолетовые разводы и сиреневые линии проступали на темных тучах, как еще пылающие прожилки на черной магме. Внизу, насколько глаз хватало, расстилалась одноцветная пелена: бурая сепия с оттенком того красного, каким дразнят быков, поглотила все прочие краски.

Морван расхохотался. В глубине души он любил и этот дождь, и этот хаос: «Истинный порядок, приходящий на смену порядку ложному», как говорил Флобер. Мощь природы, в несколько секунд сметающей все искусственное благоустройство человека. Вопреки расхожему мнению, в Африке никто не стоит выше закона, потому что речь идет о законах природы. И воздух тут чище, чем, например, в Соединенных Штатах, где человек считает себя властелином. Потом проходит ураган Катрина, и все становится на свои места. А в Африке такая Катрина каждое утро, значит не стоит считать себя пупом земли…

Так он беседовал сам с собой, пока не заметил, что уже оставил позади пробку из кузовов и тины. Дорога опять пошла вверх, и поток плескался за спиной. Ему достаточно было поднять руку и остановить старенький внедорожник. Машина оказалась так заляпана грязью, что даже модель было невозможно определить.

– Куда, патрон?

– Я тебе покажу, – бросил он на лингала.

У негра вытянулось лицо, потому что на местном языке у фразы был и второй смысл: «Не вздумай шутки шутить». Он неохотно распахнул дверцу и решил поберечь слюну: этого пассажира не стоило грузить туристической дребеденью. Кстати, он и так был достаточно занят, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь ветровое стекло: алый дождь хлестал по машине с силой пескоструйного аппарата. Складывалось впечатление, что на капоте режут быка.

Киншаса была огромной: чередование широких проспектов, напоминавших о существовании некоего «плана», и крохотных кварталов, скучившихся, как термитники, и свидетельствующих, что на сегодня этот план забыт.

– К реке, – приказал Морван.

Они вырулили на бульвар Лумумбы. Держась за ручку (трясло их так, как если б они пробирались через дикие джунгли), Грегуар опять глянул на часы: семнадцать ноль-ноль. Здесь любые расписания мало чего стоили. Кабонго и сам опоздает. Но его обратный рейс отправляется в двадцать ноль-ноль, и он не хотел бы его пропустить. В Африке ни на что нельзя полагаться, даже на опоздание.

– Сверни на Народную и езжай до Морского вокзала.

Под ливнем недостроенные здания, жалкие крошечные рынки и грязные улочки, чередуясь, складывались в единую картину алых струй, промокших прохожих и пестрых лавчонок.

Наконец они приехали. Морван заплатил шоферу и побежал. Кабонго назначил ему встречу в ресторанчике на берегу реки, рядом с Гомбе, правительственным кварталом Киншасы.

Его милость были уже на месте: свидетельство тому три черных «мерседеса». Десяток телохранителей расхаживали под протекающим навесом. Наушники, стволы, быстрые взгляды – полное впечатление, что охраняли они лично Обаму. Но Морвана не проведешь: ни рации, ни оружие наверняка не действовали. А что до церберов, их дыхание уже пованивало пальмовым вином.

После двух личных досмотров его пропустили.

Бар-дансинг представлял собой открытый всем ветрам простой навес на нескольких столбах. В такую погоду там и крыс не было. Танцплощадка была пустой и трухлявой. Стулья свалены в углу. Звуковые колонки на возвышении укутаны в пластиковые мешки. Дождь барабанил по жестяной крыше, как град.

– Привет, Изидор.

– Привет, Грегуар.

Морван ткнул большим пальцем себе за спину, указывая на телохранителей:

– А вся эта армада обязательна?

– Леопард не ходит без своих пятен.

У Кабонго была мания: он кстати и некстати изъяснялся непонятными поговорками, чаще всего собственного сочинения.

– Как дела, мой генерал?

– Плохо, очччень плохо. И все из-за тебя!

Кабонго стоял у парапета, нависающего над рекой, затягиваясь сигаретой со светлым табаком, вставленной в мундштук. Среднего роста, с курчавыми седеющими волосами, Изидор Нтахва Кабонго носил абакост, предписанный в свое время Мобуту всем правительственным аппаратчикам: китель в стиле Мао и соответствующие мягкие брюки, что представляло собой альтернативу костюму с галстуком белых; собственно, и название «абакост» было сокращением лозунга «À bas le costume!» – «Долой костюм!». На сегодняшний день подобный наряд казался анахронизмом. Но для Кабонго он был своего рода посланием: хоть он и служил династии Кабила, но не забывал, что всем обязан Мобуту.

Его жизненный путь походил на путь Морвана. Стопроцентный луба (Кабонго – еще и название местности и поселения в Катанге), заирский интеллектуал сделал карьеру при Мобуту, а потом выжил при следующих правительствах: таким долголетием он был обязан своему знанию заирских недр. Дважды его назначали министром шахт, горной промышленности и геологии, а теперь он играл роль эксперта: именно он негласно следил за правильным управлением месторождениями Республики Конго. В этой области его никто не мог бы заменить.

Морван двинулся вперед и тут же остановился. Он забыл еще про одну причуду генерала: в качестве домашнего любимца африканец держал гиену. У него было много жен и еще больше детей (молва утверждала, что тридцать, не считая «шальных пуль»). Но ничто и никто не мог заменить в его сердце Цыпу, жуткую зверюгу, которую он повсюду таскал за собой. Нечто вроде неудачного черновика леопарда с асимметричными лапами и черной с проседью мордой. Она ковыляла вокруг хозяина, порыкивая в намордник; старая падаль наполовину ослепла, но всегда пребывала в готовности наброситься на вас.