Неудачи на литературном фронте требовали компенсации. Я вступила в пору зрелости и даже, как ни странно, красоты. Вокруг вертелось много мужчин, они создавали иллюзию разнообразия жизни. Я флиртовала с коллегами, крутила пустые романы с писателями, у которых герои – умные, высокие и обязательно блондины, неуловимо похожие на искажённого Орленина. Всерьёз не обольщалась, хорошо зная, что персонажи имеют с авторами мало общего, а то и прямо им противоположны, потому что люди пишут чаще всего о том, чего не хватает самим. Но мне нравилось морочить мужчинам голову, жонглировать мечтами, далёкими от обыденности, провоцировать и сдерживать желание. Головы никогда не теряла. Только с Доном.

В общем, ничего толкового из собственных литературных упражнений я не вынесла и решила прекратить этот мазохизм. Искры из глаз я уже проходила. Теперь можно пожить спокойно, в своё удовольствие, за спиной преданного человека. Он заботится о тебе, целуется, словно влюблённый школьник, а играя с сыном и дочкой, сам смеётся, как ребёнок. Никогда не сердится, а если обижают, принимается готовить. Ни трёпки нервов перед концертами, ни репетиций, которые, то ли есть, то ли нет, и которыми так удобно прикрывать левые свиданья. Не надо помнить, сколько денег в банке, кому платить за квартиру и где взять справки, которые требуют городские службы по самому ничтожному поводу. Тишь и гладь.

Однако, что же это за любовь такая: без волнений и мук ревности, без обретений и потерь? Это Христос делит мир на страдания и спасение, а Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать. Возможно, ровное чувство – лишь устойчивый самообман, но не с моей философской подготовкой вывести любовь на чистую воду, для этого она слишком иррациональна, причины зарождения и гибели любви не разгаданы до сих пор. И зачем искать правду? Не принесёт ли она непоправимых разочарований? Правда бывает хуже всякой лжи – поверим русскому гению на слово.

Из этого утверждения следует исключить литературу. Жизнь отличается от своего изображения, как правда от кривды. Когда читатель принимает выдуманное за действительность, значит, он читает хорошую книгу. В обыденности мы часто правду замалчиваем, а вот всегда ли правду думаем? Склоняюсь к тому, что думаем мы правду ещё реже, чем говорим.

Хотя, мне кажется, роль правды сильно преувеличена.

9 сентября.

На стене, напротив кровати, висит небольшая картинка, которую я написала с балкона в Ялте ещё при жизни Дона. Шторм, маленькое судёнышко жалко болтается на волнах, оно ждёт не помощи, а конца урагана или другого конца, более печального. Остановить стихию не в его власти. Похоже на жизнь человека.

Ничего такого я не думала, когда водила кистью по загрунтованному картону, и теперь внимательно разглядываю скромный этюд, пытаясь вернуть события в естественных ощущениях и, может быть, может быть! кичливые надежды! – в откровении даже очиститься. Да, время не лечит, но кровь моя остыла, и я могу анализировать минувшее, не испытывая боли. Только печаль.

Размеренная жизнь с Кириллом долго меня убаюкивала. Я так нахлебалась землетрясений, ураганов страсти и неожиданных ощущений, что больше не хотела экзаменов на прочность и радостно барахталась в застывшей субстанции. Старалась соответствовать новому статусу и доказать себе, что лучше мужа нет, а любить нужно прежде всего себя, и в том нет противоречия. Большинство приукрашивает и обеляет собственную личность вполне даже невинно и ненамеренно, пока жизнь по башке не шарахнет, тогда увидишь действительность в истинном свете. Я себя люблю очень сдержанно, а частенько и презираю за отсутствие уверенности, без чего трудно взобраться на желанную вершину.

Пересиливая слабость мотива, больше времени уделяю дому, ребёнку, снова хожу в оперу, тем более наши с Кириллом музыкальные вкусы совпадают. Скрипку я исключила из своей жизни, не находя душевных сил её слышать. Она, как осколок, застрявший в сердце, и каждый дрожащий сладостный звук бередит рану, из которой начинает сочиться кровь. Опера совсем иное, ею я бредила ещё до рокового знакомства с Доном.

В Москве мы с Кириллом носились, как угорелые коты, по знакомой колее, без сбоев и отвлекающих моментов. Старались везде успеть и ничего не забыть, вечером я падала в постель от усталости и сразу засыпала. Муж часто дежурил в больнице, и для регулярного секса времени оставалось мало, что меня вполне устраивало. В отпуске ничто не мешало проникновению друг в друга, но я научилась стойко переносить эти испытания.

На юг, к морю, меня тянуло, но не в санаторий с огромными восточными тараканами и общепитовскими щами. Пока были живы родители Кирилла, в Хосту мы тоже не ездили – мне хватало опыта совместной жизни с собственными предками. Маленький посёлок у моря обрёл привлекательность, когда квартира перешла к мужу по наследству.

Каждый год в феврале верстался график отпусков, и Кирилл меня спрашивал:

– Где будем отдыхать?

– Дома, в Хосте, – цедила я сквозь зубы. – Достаточно прошлогоднего вояжа в Грецию.

– Ну, не хочешь на Кипр, слетаем в Таиланд.

Он обожал путешествия.

– Издеваешься? Сутки в самолёте! Я же укачиваюсь!

– Значит в Хосту?

– В Хосточку, милый, в Хосточку.

Морская вода сглаживала шероховатости неминуемо частого сближения и даже сообщала ему своеобразную прелесть. По возвращении с курорта расписанная до мелочей жизнь снова начинала ковать железную маску. Дождливой московской осенью записи нашей судьбы начинали расплываться от сырости. Я теряла ориентиры.

При жизни с Доном существовала мечта – дотянуться до мужа. Хотя бы красиво выглядеть, стать интересной собеседницей, владеть парадоксами, читать, читать, чтобы знать больше него. Грезила об идеальной любви, которую неожиданно обрела, и опять недовольна.

Рядом с Кириллом я совсем перестала мечтать. Никогда не стремилась к внешней новизне, полагая, что место новизны внутри и зависит она от способности получать и перерабатывать впечатления. Но все закоулки моего частного пространства муж заполнил своей любовью, не оставляя и щёлки для притока свежего воздуха. Жизнь смахивала на комплексные обеды, которые подавали днём в ресторанах: только два варианта и в каждом обязательно есть блюдо, которое тебе не нравиться, а заменить одно другим нельзя.

Ищу, не зная чего. Даже пытаюсь снова примерить писательскую тогу, за давностью побитую молью, но моё воображение заторможено. Никак не могу начать, пропало ощущение конфликтности жизни, этого обязательного плюса и минуса, придающих тонус, рискованных, но неудержимых желаний. Ушло время. Живу без штормов, даже без сильного ветра. Эмоции дремлют. Я уже не просто скучаю, я зверею. Болото благополучия засасывает, пуская вонючие пузыри. Дёргаю по мелочам мужа, кричу на Федю, шлёпаю малышку. Кирилл со многим мирится, но