Тем не менее ей нравилось размышлять над всем этим: энергичный молодой ум, не отягченный страстью, увлеченно познает жизнь и с любопытством испытывает собственные силы. Несмотря на свою сдержанность, Мэри умела посмеяться в душе.

Сострадание к старику не омрачало ее мыслей – подобное чувство можно внушить себе, но трудно искренне испытывать к дряхлой развалине, все существование которой исчерпывается лишь эгоизмом и остатками былых пороков. Мистер Фезерстоун всегда был с ней суров и придирчив – он ею не гордился и считал всего лишь полезной. Оставим святым тревогу за души тех, от кого вы никогда не слышали ничего, кроме окриков и ворчания, – а Мэри не была святой. Она ни разу не позволила себе резкого ответа и ухаживала за стариком со всем старанием, но и только. Впрочем, сам мистер Фезерстоун тоже о своей душе не тревожился и не пожелал побеседовать об этом предмете с мистером Такером.

В эту ночь он ни разу не заворчал на нее и часа два лежал без всякого движения. Потом Мэри услышала позвякивание – это связка ключей ударилась о жестяную шкатулку, которую старик всегда держал возле себя на кровати. Время близилось к трем, когда он сказал очень внятно:

– Поди сюда, девочка!

Мэри подошла к кровати и увидела, что старик уже сам извлек шкатулку из-под одеяла, хотя обычно просил об этом ее, и выбрал из связки нужный ключ. Он отпер шкатулку, вынул из нее другой ключ, поглядел на Мэри почти прежним сверлящим взглядом и спросил:

– Сколько их в доме?

– Вы спрашиваете о ваших родственниках, сэр? – сказала Мэри, привыкшая к его манере выражаться. Он чуть наклонил голову, и она продолжала: – Мистер Иона Фезерстоун и мистер Крэнч ночуют здесь.

– A-а! Впились пиявки? А остальные? Небось каждый день являются – Соломон, Джейн и все молокососы? Подглядывают, подсчитывают, прикидывают?

– Нет, каждый день бывают только мистер Соломон и миссис Уол. Но остальные приезжают часто.

Старик слушал ее, скривившись в гримасе, но затем его лицо приняло обычное выражение и он сказал:

– Ну и дураки. Ты слушай, девочка. Сейчас три часа ночи, и я в полном уме и твердой памяти. Я знаю всю свою недвижимость, и куда деньги вложены, и прочее. И я так устроил, чтобы напоследок мог все переменить и сделать по своему желанию. Слышишь, девочка? Я в полном уме и твердой памяти.

– Так что же, сэр? – спокойно спросила Мэри.

Он с хитрым видом понизил голос до шепота:

– Я сделал два завещания и одно хочу сжечь. Слушай, что я тебе говорю. Это вот ключ от железного сундука в алькове. Надави на край медной дощечки на крышке. Она отодвинется, как засов, и откроется скважина замка. Отопри сундук и вынь верхнюю бумагу, «Последняя воля и распоряжения» – крупные такие буквы.

– Нет, сэр, – твердо сказала Мэри. – Этого я сделать не могу.

– Как так не можешь? Я же тебе велю. – Голос старика, не ожидавшего возражений, задрожал.

– Ни к вашему железному сундуку, ни к вашему завещанию я не прикоснусь. Ничего, что могло бы бросить на меня подозрение, я делать не стану.

– Говорю же тебе, я в здравом уме. Что ж, я под конец не могу сделать по своему желанию? Я нарочно составил два завещания. Бери ключ, кому сказано!

– Нет, сэр, не возьму, – еще решительнее ответила Мэри, возмущение которой росло.

– Да говорят же тебе, времени остается мало.

– Это от меня не зависит, сэр. Но я не хочу, чтобы конец вашей жизни замарал начало моей. Я не прикоснусь ни к вашему железному сундуку, ни к вашему завещанию. – И она отошла от кровати.

Старик несколько мгновений растерянно смотрел на ключ, который держал отдельно от связки, потом, дернувшись всем телом, начал костлявой левой рукой извлекать из жестяной шкатулки ее содержимое.

– Девочка, – заговорил он торопливо. – Послушай! Возьми эти деньги… банкноты, золото… Слушай же!.. Возьми, все возьми! Только сделай, как я говорю.

Он с мучительным усилием протянул ей ключ, но Мэри попятилась.

– Я не прикоснусь ни к ключу, ни к вашим деньгам, сэр. Пожалуйста, не просите меня больше. Или я должна буду позвать вашего брата.

Фезерстоун уронил руку, и впервые в жизни Мэри увидела, как Питер Фезерстоун заплакал, точно ребенок. Она сказала уже мягче:

– Пожалуйста, уберите ваши деньги, сэр, – и опять села на свое место у огня, надеясь, что ее отказ убедил его в бесполезности дальнейших просьб. Через минуту старик встрепенулся и сказал настойчиво:

– Послушай. Тогда позови мальчика. Позови Фреда Винси.

Сердце Мэри забилось сильнее. В голове у нее вихрем закружились догадки о том, к чему может привести сожжение второго завещания. Она должна была, почти не размышляя, принять трудное решение.

– Я позову его, если вы разрешите позвать мистера Иону и остальных.

– Только его! Мальчика, и никого больше. Я сделаю по своему желанию.

– Подождите до утра, сэр, когда все проснутся. Или, хотите, я разбужу Симмонса и пошлю его за нотариусом? Он будет здесь через два часа, а может быть, и раньше.

– За нотариусом? Зачем мне нотариус? Никто не узнает… говорю же тебе, никто не узнает. Я сделаю по своему желанию.

– Разрешите, сэр, я кого-нибудь позову, – сказала Мэри, стараясь его убедить. Она боялась оставаться наедине со стариком, который находился во власти странного нервного возбуждения и, говоря с ней, даже ни разу не закашлялся, и ей не хотелось все время возражать ему, волнуя его еще больше.

– Никого мне не надо, говорят же тебе. Послушай, девочка, возьми деньги. Больше у тебя такого случая не будет. Тут почти двести фунтов, а в шкатулке еще больше, и никто не знает, сколько там всего было. Возьми их и сделай, что я сказал.

Красный отсвет огня в камине ложился на полусидящего в постели старика, на подушки за его спиной, на ключ, зажатый в костлявых пальцах, на деньги рядом с его рукой. Мэри до конца своих дней запомнила его таким – человека, который, и умирая, хотел сделать все по своему желанию. Но упрямая настойчивость, с какой он навязывал ей деньги, заставила ее сказать еще тверже:

– Не надо, сэр. Я этого не сделаю. Уберите свои деньги, я к ним не прикоснусь. Если я еще как-то могу помочь вам, только скажите, но ни к вашим ключам, ни к вашим деньгам я не прикоснусь.

– Еще как-то, еще как-то! – повторил старик, захрипев от ярости. Голос не слушался его, точно в кошмаре. Он пытался говорить громко, но только шептал еле слышно. – Мне ничего другого не нужно. Подойди сюда. Да подойди же.

Мэри приблизилась к нему осторожно, так как хорошо его знала. Он выпустил ключи и попытался схватить трость, его лицо исказилось от усилия, стало похожим на морду дряхлой гиены. Девушка остановилась на безопасном расстоянии.

– Позвольте, я дам вам лекарство, – сказала она мягко. – И постарайтесь успокоиться. Быть может, вы уснете. А утром сделаете по своему желанию.