точно под деревом есть подземный ход или нора, а может, старый подвал или что-то подобное. Странно только, что раньше ничего такого не замечали, ни разу за долгие годы! Видимо, еще ни одна собака не рылась тут под корнями. – Он покачал головой, как будто последнее утверждение его особенно удивило. – Или вся эта история просто не дошла до нас.

– Да, все верно, оглуши меня черная труба смерти! – Теперь уже важно шагнул вперед толстый пекарь и поставил рядом с собой хлеборезку. – С первыми же лучами солнца липа раскололась пополам с таким оглушительным треском, что и мертвого поднимет. Я услышал его за три улицы, лежа в своей постели, и все мои домашние проснулись и перепугались. Мне с трудом удалось их успокоить. А потом к нам прибежали соседи, которых тоже разбудил этот жуткий треск. Мы все двинулись сюда, на площадь, и из осторожности поначалу держались на расстоянии. Казалось, что дерево может упасть в любую минуту!

– А потом? Может, кто-то все же посветил фонарем в полый ствол? – с нажимом уточнил Одилий.

Венцель Рехерлинг посмотрел на него так, будто старик окончательно выжил из ума.

– Светить фонарем вниз? В дерево? Да никто не решался подойти к стволу, не то что посветить в него! Но вскоре туман стал сиять так ярко, что даже издалека было видно, что липа полая и внутри нее – черная бездна.

– Вы могли бы задействовать свою хлеборезку, господин Рехерлинг. Кто знает, что удалось бы выяснить, – заметил Моттифорд с самым серьезным выражением лица.

Пекарь покраснел, словно опасаясь, что именно этого от него сейчас и потребуют, и попытался незаметно отойти подальше вместе с верным инструментом. Отступление его прошло успешно, так как всеобщее внимание в эту минуту привлек громкий отчаянный крик.

Устав от разговоров и не замечая остальных, Гортензия медленно шагнула назад. К чему тратить слова, когда судьба дерева за их спиной была предрешена так же неотвратимо, как у старой башни, которая вот-вот обрушится? Гортензия почувствовала нарастающую тревогу, словно липа манила ее подойти поближе.

Всем известно, как притягательна зияющая бездна, когда даже с риском для жизни подходишь к ее краю, – так и Гортензию что-то заставило поддаться. Потребовался всего один шаг, чтобы перейти из теплых лучей утреннего солнца в раскидистую тень дерева.

Она немного поколебалась, так как боялась прикоснуться к туману – кто знает, что может произойти? Гортензия подумала о Райцкере, который чудом выбрался из мрака, пожертвовав одной кошачьей жизнью, и о Бедде, на которую напала жуткая тварь из такого же туманного облака. Гортензия снова задумалась, как лучше поступить. Сопротивляться? Или сдаться? И решила идти вперед.

Всего шаг – и хорошая погода резко сменилась плохой.

Теперь Гортензия стояла прямо в глубокой тени под деревом, на виду у остальных, и вместе с тем – в другом мире. Здесь было удивительно холодно и сыро. Туман приближался и все сильнее сужал свои сверкающие круги, словно паук, оплетая жертву серебряными нитями. Гортензия прогнала зашевелившийся страх. Именно так она чувствовала себя в детстве, играя в парковом лабиринте Краппа в игру «Гриб и грибник». Было одновременно весело и жутко прятаться в мрачном дупле старого дерева, и когда ее наконец находил «грибник», она с огромным облегчением возвращалась к яркому солнцу, с радостным криком меняя одиночество на круг друзей.

Протянув руку, Гортензия коснулась потрескавшейся коры. Дерево распахнулось перед ней, словно причудливый шкаф с треснувшими стенками, и оттуда, будто привидения, выплыли клубы тумана. Гортензия замерла в сомнамбулическом забытьи. Издалека до нее доносился гнусавый голос толстого Рехерлинга, но она не понимала ни слова. Гортензия была как одинокий ребенок, который вот-вот утонет в пруду, пока родители, позабыв о нем, болтают с приятелями на берегу.

Впереди лежал проход к озеру мрака, куда не стоило нырять с чистой совестью. Она замешкалась и с содроганием глянула на щепки высотой по колено, которые торчали из земли у ее ног, как выбитые зубы. Это был порог, за которым ждал спуск в глубину. Слева и справа, окружая вход, возвышались половины расщепленного ствола. Гортензия протянула руки и почувствовала прохладный ветерок.

Он был холодным, серебристым и скользящим, как ночной воздух или ледяная вода, и этот холод проникал под кожу и касался самого сердца.

Был ли виной тому туман, который теперь все плотнее обволакивал липу, или ее собственная слабость, из-за чего затуманилось зрение? Почему никто не заметил, что с ней творится? Почему Биттерлинг не обратил внимания? Как могло случиться, что даже Одилий и Гизил Моттифорд упустили, что она идет к своей гибели в совершенном одиночестве? Гортензия закрыла глаза и снова их открыла.

Видела она уже не так четко, как раньше, – зазубренные контуры потрескавшегося дерева поплыли. У Гортензии закружилась голова, и в поисках опоры она ухватилась обеими руками за стенки полого ствола, наклонилась вперед. Поднимающийся из глубины туман коснулся ее лица живительной прохладой, развеяв головокружение и страх. Как завороженная, она вглядывалась в белое мерцание тысячи кристаллов, переливающихся всеми оттенками воды и неба.

Перед ней открылась невероятная, неземная красота. Так ли сияет великолепный вечерний закат за серой башней? Найдется ли более тонкое плетение, чем в паутине волшебного света?

Внизу зияла черная пасть бездонного колодца. Туман почти не скрывал фигуру Гортензии, однако никто не заметит, когда она исчезнет. Мерцающая завеса поднимется и опустится за ней, бесшумно, как вдох и выдох. Гортензия подняла правую ногу, чтобы переступить через высокий порог. Ей было все равно, где она окажется. Ее ждал шаг в небытие.

И вдруг в тень под липой ударил сияющий луч, золотым мечом рассекая туман. Это утреннее солнце заглянуло за угол трактира «Зеленологский одуванчик». Белесая пелена расступилась, явив взору глубину пустотелого дерева. К безграничному изумлению Гортензии, она различила крутые ступени, поскольку солнечный свет, который теперь захлестывал спуск, как звуки могучей музыки, проник далеко вниз.

В том месте, где луч солнца столкнулся с темнотой, стало видно большое белое пятно. Сердце Гортензии замерло – она различила очертания фигуры. Кто-то, живой или мертвый, лежал у подножия лестницы. Она закричала громче, чем в детстве, в тот жутко прекрасный миг, когда «грибник» вытаскивал ее из кромешной тьмы на свет.

Оглушительный крик эхом разнесся по деревенской площади и до глубины души поразил стоявших у липы квенделей. Все, собравшиеся вокруг Одилия и Гизила, замерли. Они смотрели друг на друга округлившимися от ужаса глазами, с трудом сохраняя самообладание. Пекарь выронил хлеборезку, и Звентибольд заметил, как сам впился ногтями правой