Приблизительно в полдень генерал Йодль лично позвонил мне из Кентшина и приказал продержаться еще несколько часов. В случае необходимости принять какое-либо «очень важное» решение, он приказал мне уведомлять об этом Верховное главнокомандование вермахта. Я ответил, что часто не в состоянии определить, является ли то или иное решение важным.

— Скорцени, — сказал Йодль, — мне хорошо известно, что вы питаете отвращение к штабной работе, но здесь дело не в ней. Пока оставайтесь на месте. Мы вас заменим ночью или, самое позднее, утром.

В первые часы моего пребывания на Бендлерштрассе, когда ситуация не была еще под контролем, Фелкерсам позвонил мне с третьего этажа и сказал, что разыскивается какой-то генерал связи Люфтваффе. Он сидел как раз напротив меня, за столом, на котором я писал. Немного ранее он оказался в моем распоряжении и спрашивал меня о дальнейших приказаниях.

— Пожалуйста, дайте мне ваш пистолет, — сказал я.

Я взял оружие, положил его на стол и вышел из комнаты.

Мне стало известно, что этого человека необходимо арестовать. Я подождал еще пару минут. Какой-то капитан сухопутных войск спросил меня, где находится генерал.

— Пожалуйста, постойте у двери, — ответил я.

Я вошел. Пистолет лежал на том же месте. Генерал сказал:

— Благодарю вас. Однако мои религиозные убеждения не разрешают мне совершить самоубийство.

— Понимаю.

Я открыл дверь, капитан вошел и затем покинул комнату вместе с арестованным. Фамилия того генерала вылетела у меня из памяти.

Утром 22 июля на Бендлерштрассе прибыли Гиммлер и генерал Юттнер. Гитлера осенила странная мысль назначить рейхсфюрера командующим войсками запаса вместо генерала Фромма! Однако Гиммлер ничего не понимал в армейских делах, и в действительности все заботы свалились на плечи Юттнера.

Я вернулся с Фелкерсамом и Остафелем во Фриденталь, где, смертельно уставшие, мы проспали пятнадцать часов. Уже 23 июля мне позвонил Шелленберг. Мне показалось, что он до сих пор волнуется. Он сообщил, что минуту назад ему звонили рейхсфюрер Гиммлер и Генрих Мюллер. Улики свидетельствовали, что Канарис был участником заговора. Шелленберг ждет приказа, чтобы арестовать его.

— Я оказался в деликатной ситуации, — сказал мне Шелленберг. — Рейхсфюрер, выполняющий приказ фюрера, хочет, чтобы к адмиралу отнеслись с уважением. В данной ситуации мне кажется верным решением иметь в своем распоряжении подразделение из вашей части. Оно будет моей охраной на случай, если мне придется выполнять миссию, от которой я охотно отказался бы. Необходимо также принять в расчет возможность сопротивления.

Я ответил Шелленбергу, что если дело касается только задержания Канариса, то для этого достаточно одного офицера и водителя.

В 1946 году, в Нюрнберге, Шелленберг просил меня сказать, что якобы он 20 июля был в лагере заговорщиков. Я отказался. Зачем мне давать ложное показание? Безусловно, в 1946 году выгоднее было находиться в оппозиции, чем в 1944. Я не уверен, но мне кажется, что бывший министр труда Франц Сельдте сделал Шелленбергу свидетельство «оппозиционера», что дало ему возможность при случае доказать, что он и сам принадлежал к заговорщикам.

То, что я узнал от Шелленберга о Канарисе, было слишком серьезно и сенсационно, чтобы не рассказать это Фелкерсаму — ведь ранее он служил в дивизии «Бранденбург». Со времени приезда во Фриденталь он часто делился со мной сомнениями по поводу функционирования некоторых служб Абвера. Специальные подразделения попадали в необъяснимые ловушки, а использование дивизии «Бранденбург» в качестве полевого подразделения было для него в высшей степени непонятным. У меня также сложилось свое определенное мнение о Канарисе. Его рапорт о «решительной воле итальянского правительства продолжать войну вместе с нами» (30 июля 1943 года) свидетельствовал о недостаточной осведомленности. К счастью, фельдмаршал Кессельринг не поверил ему. «Добрый» адмирал хотел нас послать в окрестности острова Эльба на поиски дуче в то время, когда он находился на Маддалене. Однако же Кейтель и Гитлер поверили ему тогда!

— Можно ли, — спросил Фелкерсам, — выиграть современную войну, если руководитель разведки работает на противника?

Я сам неоднократно задумывался над этим. У меня часто возникал вопрос: что случилось бы, если бы вместо меня на Бендлерштрассе оказался замаскированный заговорщик?

Заговорщики в Берлине доказали свою абсолютную бездарность. Они должны были проверить, могут ли они рассчитывать на какие-либо подразделения, а затем в 14.00 привести в действие план «Валькирия».

Когда Ольбрихт приказал полковнику Фридриху Ягеру арестовать Геббельса, напрасно велись поиски жандармов, готовых выполнить этот приказ. Так как майор Ремер не хотел об этом и слышать, Ягер обратился к резервистам, которые от этого открутились, а затем к курсантам пиротехнической школы. Они тоже отказались!

В то время несчастный Гепнер утверждал, что он приказал задержать 300 000 человек. Кто должен был это сделать? Пиротехники?

Войска СС должны были войти в состав вермахта, это значит находиться в подчинении «высшего командования» фельдмаршала фон Витцлебена. Любой офицер, любой солдат, отказавшийся ему подчиняться, был бы признан «предателем» и немедленно расстрелян, вероятно, курсантами-пиротехниками.

Карл Герделер видел себя уже канцлером Третьего рейха, а Штауффенберг — генерал-майором и статс-секретарем в военном министерстве, которое они намеревались воссоздать. За портфель министра иностранных дел соревновались два человека. В случае переговоров с Западом его получил бы Ульрих фон Хасселль, а с Востоком — безработный посол, эффектный граф фон дер Шуленбург. Разве что никто из их числа не слышал о безоговорочной капитуляции, которая касалась также и заговорщиков!

Несомненно, что смерть Гитлера могла явиться причиной хаоса. Такого мнения придерживались адмирал Дёниц, фельдмаршалы фон Рундштедт и фон Манштейн, генерал-полковник Гудериан и все фронтовые генералы. После 20 июля адмирал Хейе сказал мне: «Вы знаете, что я монархист. Однако я принял присягу на верность фюреру. У нас на флоте нет обычая бросать в воду командира, если корабль наскочит на риф. Он остается на палубе первым после бога до спасения экипажа, и только лишь позже предстанет перед трибуналом. А впрочем, нет необходимости ставить себя в положение, когда нужно убить 23 человека, чтобы устранить одного. Это обычаи бандитов, а не офицеров».

Те из числа заговорщиков, кто действовал, не имея скрытых намерений, с целью (хотя и утопической) спасения Германии, безусловно, заслуживают уважения, так как они поставили на карту свою жизнь. Однако результаты их деятельности были катастрофическими.

Необходимо признать, что Гиммлер не знал ничего, кроме абсолютной власти над полицией. Он очень поздно сориентировался, что покушение было сигналом к путчу. Первоначально он считал, что бомбу подложили рабочие, чинившие поврежденный, по всей видимости, во время ночной бомбардировки с 19 на 20 июля бункер Гитлера[203].