– До той встречи всего четыре дня. А нам еще далеко добираться.

– Доберемся.

Подтверждая свои слова, я поспешила встать. Я была ранена, но сильнее раны был гнев. Я устала давать людям шанс. Я устала оставлять убийства без последствий.

– Уничтожим главарей, – сказала я. – Хватит с меня полумер.

– С меня тоже. – Ишка поджал губы.

Я усилием разогнала облако гнева и печали, очистила мысли, как полагается дельному, хладнокровному Клинку – такому, какой пыталась сделать из меня Сиобан.

Нас всего двое. Мы мало знаем о собирающихся на тот остров – только что среди них будут высшие человеческие военачальники. Возможно, мы шли на смерть.

Но я уже не прочь была и умереть, лишь бы поквитаться.

– Тебе смогут выделить солдат-вишраи? – спросила я. – Таких, чтобы долетели быстро и встретили нас там.

– Много не дадут, но нам хватит.

Должно хватить!

Я напряглась всем телом, до дрожи в мышцах.

– Тогда покончим сначала с одной войной, – бросила я, – а уж потом покончим с другой.

Я была в такой ярости, что даже не заметила, как Ишка молча отвернулся, запрокинув лицо к небу.

Глава 63

Тисаана

Не приснился ли мне стук в дверь?

Ресницы задрожали, раскрылись – и ничего, только за окном качаются под луной цветы.

Я перевернулась. Макс уже сел на кровати и смотрел на дверь. Его напряженная поза была мне очень знакома – поза солдата.

– Кому здесь стучаться? – буркнул он.

Стало быть, мне не приснилось.

Мы выбрались из постели. Оба перед выходом взяли оружие. Так смешно босиком красться по коридору в мешковатой ночной сорочке и с Иль Сахаем в руке.

Макс, выглянув в окно, покачал головой.

И открыл дверь.

За ней никого не было. Только стоял на крыльце деревянный сундук. Простой, но тонкой работы, полированный и с медной отделкой. На крышке, плохо различимая в лунном свете, выведена надпись: «Тисаане Витежиц».

Я положила Иль Сахай, встала на колени. Макс взял меня за плечо, и через его ладонь мне передалась неуверенность.

Я открыла крышку.

Макс выругался. Я его не услышала. Не могла шевельнуться. Кровь гудела в ушах, билась, горела.

Я достала из сундука отрубленную кисть.

Загрубелая, мозолистая, с вырванными ногтями. Явно мужская. Между большим и указательным пальцем рубчик. Клеймо. Волчья голова с оскаленными зубами. Гнусный запах. Гнилые клочья плоти на месте, где ее отрубили у запястья.

Целый сундук. С руками.

Сотни рук. Мужских, женских, детских. Младенческих.

И на всех то же клеймо между большим и указательным пальцем. Герб семьи Зороковых.

Руки рабов.

Я уронила руку обратно в сундук и скрючилась в траве, выворачиваясь наизнанку.

Макс еле слышно бранился. Он метнулся от двери, искал того, кто это оставил. Я отдаленно услышала странный звук. Но не подняла головы. А если бы подняла, могла бы увидеть, что шумят крылья. Над нами кружили десятки, сотни птиц.

Но я думала об одном.

Руки рабов.

Сотни рук. Здесь. Передо мной.

Шаги Макса вдруг затихли.

– Тисаана, – прошептал он, – вставай!

Я встала. Не знаю как – в ногах, казалось, нет и капли крови. Все же мне хватило присутствия духа подобрать Иль Сахай. Макс стоял в дверях, обнажив оружие. По клинкам вился огонь, отбрасывал в гостиную кроваво-красные блики.

– Предлагаю тебе подробнейшим образом объяснить, что ты делаешь в нашем доме, – произнес Макс, – и кому мы обязаны этим неприятным подарком.

Я не сразу разглядела, к кому он обращается.

А потом увидела – посреди нашей гостиной стоял некто…

Высокий – такой высокий, что едва не упирался макушкой в потолок. И темный, словно состоял из теней, в плаще тьмы, ничего общего не имеющем с материальным миром. Но под этой бесформенной оболочкой мне виделись длинные паучьи конечности. Длинные пальцы едва не подметали пол, истаивая к концам, как тени на свету. Длинные ноги без ступней, колени вывернуты назад.

Сколько ни вглядывалась, я не различила черт лица. На его месте было пятно пустоты.

И все же я знала, что оно улыбается.

«Семья Зороковых не одобряет обмана».

Это не походило на звуковые колебания, скорее на клуб дыма. Сказано было на теренском, с отчетливым выговором треллианских правителей – но это все казалось налетом, маскировкой.

Затем комнату наполнили другие звуки.

Вопли. Вопли боли. К первому присоединялись новые и новые, сливались в нестройном хоре мольб и рыданий.

Мне не надо было объяснять, что я слышу. Мне вручили руки рабов. А теперь дали послушать их предсмертные крики.

Что-то во мне порвалось. Ни о чем не думая, я подняла Иль Сахай – и ударила.

Я не промахнулась. Почувствовала, как Иль Сахай основательно врезался в тело. Только – было ли то телом? Мне в лицо ударили брызги, но в них не было тепла крови, а через секунду они стали жечь кожу.

Тварь словно не заметила. Она двигалась рывками, словно проскакивала сквозь время, перебрасываясь через доли секунд. Даже вблизи я не увидела лица. Но в его странной тени что-то мелькало – образы людей, кричащих в муках и ужасе.

Тварь потянулась к моему горлу.

Но Макс ее опередил. Его оружие, пылавшее так ярко, что в воздухе мерещились угли, врезалось в теневое тело. Тварь содрогнулась, будто потянулась сразу в сто сторон.

Макс, рыча, выпустил пламя на волю, а я занесла Иль Сахай для нового удара и…

И мы остались одни.

Ошеломленный Макс качнулся назад. Мы, еще не опустив оружие, моргали, уставившись друг на друга.

Секунды прошли в молчании.

– И что, – тихо заговорил Макс, – это было, Вознесенные его дери?

– Оно и сейчас где-то здесь, – прошептала я.

Не знаю, откуда пришла ко мне эта уверенность. Но Макс наклонил голову – он тоже чувствовал. Поднял палец, и все светильники в доме зашептались, оживая. На стенах расцвели розовые отблески.

Мы медленно обошли комнату вдоль стен. Потом прошли по коридору. Макс держался впереди, его голая спина блестела в отблесках огня. Острием клинка он толкнул дверь в спальню, подняв палец, оживил фонари. Их свет открыл лишь смятые одеяла на пустой кровати и переполненные книжные полки.

Ни движения. Ни звука.

Макс подозрительно вгляделся в груду постельного белья, пошевелил ее клинком. А я обернулась к темной деревянной конторке, заваленной бумагами. Над ней висело высокое зеркало. Оно, как многое в доме Макса, видало лучшие дни в большом величественном здании и в нашей тесной хижине смотрелось довольно смешно.

Я видела в нем отражение комнаты, и