И Лиля пустилась в горестный рассказ о своих дочках, которые такое натворили, такое… Оказалось, что одна из ее мартышек беременна, собирается рожать, а вторая тем временем завела отдельный роман с этим противным программистом, от которого Иришка беременна, и теперь дома ад кромешный, потому что девочки чуть ли не дерутся… А откровенно говоря, в самом деле дерутся… И что теперь будет, трудно себе представить, хотя, кажется, хуже уже и быть не может…

– Лиль, я могу тебе только посочувствовать… – вздохнула Женя. Подумала немного, и добавила: – Нет, если честно говорить, я даже посочувствовать тебе не могу. Нечем…

– Ты что? – завопила Лиля. – С ума сошла? Ты – самая умная, самая добрая, и говоришь мне такое? Ну хорошо, не надо мне сочувствовать, я сама всего заслужила! Но хоть посоветуй, что делать?

– Не знаю, Лилечка. Я теперь ничего не знаю. Меня вроде бы и нет. – Женя улыбнулась трубке, но трубка не умела передать этой улыбки, и на другом конце завыла, заплакала Лилечка:

– Если тебя нет, значит, тогда никого нет? Ты что же, выходит, мне всё врала, да? Ты врала, что я должна встать, и руку разработать, и заново всему учиться? Это ты мне понарошку говорила? А я старалась, может, только ради одной твоей похвалы! Ты есть! Ты есть! А если тебя нет, ты предательница и лгунья! Женечка, ну скажи мне что-нибудь…

Обе они плакали – одна от ярости и горя, вторая от бессилия…

В дверях стоял Кирилл и ругал себя, зачем дал трубку, ведь говорила же Женя, что не хочет ни с кем разговаривать. А теперь вот плачет. И вдруг его осенило: а может, хорошо, что плачет?

Женя отключила трубку. Положила на колени. И задала первый вопрос с того момента, как пришла в себя после операции:

– Скажи, Кир, а деньги у нас есть?

Кирилл этого вопроса никак не ожидал. Он сел на кровать рядом с ее креслом…

– Есть деньги, Жень. Полно. Твой заместитель привозит каждое первое число. Всё время хотел с тобой встретиться, поговорить. Но ты… В общем, история для меня загадочная: он говорит, что пока он издательство будет тянуть, без денег тебя не оставит. А там как получится… Да и мне еще кое-чего платят… – ухмыльнулся он, потому что его условная зарплата соответствовала условному уважению, которое государство испытывало к ученым, занимающимся фундаментальными науками…

– Ни фига себе, – покачала головой Женя. – Как интересно…

Это был первый разговор за пять месяцев. О деньгах…

– А может, он порядочный человек? – высказал остроумное предположение Кирилл.

– Может. Но вообще-то явление довольно редкое… Сережка молодой очень, он про это и знать не должен…

– Может, из хорошей семьи?

– Не факт, – отозвалась Женя.

И задумалась. Этот Лилькин звонок, и удивительное поведение Сережи мешали ей пребывать в холодном оцепенении подледной рыбы, которая держит в онемелом теле лишь одно желание – дожить до весны и бултыхнуться… крепко так бултыхнуться с седьмого этажа, чтобы всё это, вместе с памперсами – delete, delete, delete…

Кирилл же, уже стоя в дверях, праздновал это событие и размышлял о своем – о бедной кристаллической решетке, потерявшей стабильность, о краевых эффектах, о деградации и активации зон возбуждения, дающих рост кристаллу… Он был когда-то в нее сильно влюблен, потом долго любил, потом породнился, потом оравнодушнел, отдалился, привык, позже обнаружил, что сросся с ней в какую-то общую неразделимую структуру, вроде взаимопроникающих кристаллов и теперь, когда она захотела умереть, он восстал всем своим упрямством, и именно благодаря этому ослиному качеству честно научился всему, что презирал: раскрыл поваренную книгу, прочитал, как готовить борщ и гречневую кашу, как жарить котлеты и варить компот, а потом вынул инструкции и разобрался, как работает стиральная машина, куда загружать белье, а куда порошок, и только с покупкой продуктов не получалось, потому что не было такого учебника. Но это взял на себя Гришка, и тоже оказался на высоте: притаскивал в рюкзаке из чего готовить, и оба они, и муж, и сын, немного гордились своей толковостью и бесстрашием, и немного горевали, что не делали этого прежде, когда Женя, веселая и слегка злая, носилась как угорелая, шутя, ругаясь, гася окурки в разноцветные пепельницы, всюду понатыканные. А теперь чистые пепельницы стояли по всем углам, а она больше не курила… И не носилась… И чтобы продолжалась их общая жизнь, он вынужден был взять на себя “не свое”, и Виолетта-помощница только убиралась в квартире, и деньги брать стеснялась, каждый раз Кирилл ей чуть не насильно втискивал, а всё прочее – за всё Кирилл теперь отвечал, даже квитанции за оплату электричества научился заполнять… И то что отвернувшаяся от жизни Женя этого как будто и не замечала, его нисколько не огорчало, потому что выполнял он все эти новые для него движения не ради благодарности, а из смутного чувства, что пока его упрямства хватит, Женя будет жить. А пока она жива, то, может, и починится эта проклятая поломка… И в виду он имел в меньшей степени ее поврежденный позвоночник, а гораздо более – структуру… структуру… так он это называл. Слово “душа” было для него так же невозможно к употреблению – как слово “пролонгировать” или “окешить”…

– Неплохо бы Лильке подкинуть… Возможно? – спросила Женя после длинной паузы, когда Кирилл далеко улетел в своих кристаллографических рассуждениях.

– Скажи, сколько, и Гришка отвезет, – отозвался Кирилл.

– Стольничек сможешь?

– Легко, – кивнул Кирилл.

Как странно он ответил. Это Гришка так говорит. Гришкино словцо перехватил, – подумала Женя.

Кирилл всё еще сидел у нее на кровати, сгорбившись, в неудобной позе. Какие-то жилы незнакомые проступили на шее, лишняя кожа под подбородком. Похудел он, вот что. И постарел. Бедный… как управляется. Господи, да ведь это он всё сам… Этого и быть не может… Это ведь и не он уже…

А Лилька теперь каждый день разговаривала по телефону с Женей, рассказывала о всех перипетиях своей сложной семейной жизни, и снова благодарила за помощь, и это длилось больше недели, пока Женя не сообразила, что Лилька умышленно не спрашивает ее о здоровье, что не в глупом эгоизме больного человека здесь дело, а в какой-то стратегии. И она задумалась. Хотя думать ей было трудно. Она так привыкла к спасительному умственному оцепенению, благодаря которому можно было вынести себя за скобки и перестать страдать от унизительной неподвижности и ненависти к своему полуживому телу… Так вот… в чем стратегия? Почему сердобольная Лилька ни разу не спросила ее – а как ты? Как ты там лежишь в своем памперсе с немыми ногами? Почему-то это казалось важным.

“Спрошу”, – решила Женя, уже засыпая…

7

Назавтра была пятница – единственный день, когда Кирилл уходил на лекцию к девяти утра. По пятницам он поднимал Женю рано, в половине седьмого.

Отнес, как всегда, в ванную. В отличие от всех лежачих больных, толстеющих, Женя худела. Но поднимать Кириллу Женю, несмотря на ее малый вес, было трудновато, а нести – ничего. Он был из породы крестьянской, сильной, и с детства мешки с картошкой таскал… Молодая сила уже покинула его. Но не так уж она и была нужна, скорее сноровка…