Я позвала ее во дворец.

Когда в мой кабинет зашла хрупкая девушка в простом коричневом шерстяном платье и льняном платке, что скрывал волосы и подчеркивал голубизну глаз и румянец щек, я уставилась на нее, не веря глазам.

— Вы так молоды, — проговорила я, когда она поднялась после почтительного реверанса.

— Majestad, мне двадцать лет. — Голос ее звучал тихо, но властно, словно ей ни разу не приходилось его повышать, чтобы быть услышанной. — В девять лет меня отдали в монастырь, где я бы и осталась, если бы моя любовь к учебе не привлекла внимание старших. Я училась в Салерно, но после вашего указа вернулась, чтобы преподавать и заниматься под руководством дона Антонио де Небрихи.

Заметив мое удивление, она добавила:

— Дон де Небриха знаменит в ученых кругах как здесь, так и за границей. Сейчас он готовит свод знаний по испанской грамматике, который надеется посвятить вашему величеству.

— Книгу по испанской грамматике? — рассеянно переспросила я, глядя на набитую кожаную сумку, которую она поставила на пол возле моего стола. — Какая в ней нужда? Я знаю наш язык.

— Majestad, древние римляне использовали язык, чтобы строить империю. Благодаря им латынь распространилась столь широко, что мы до сих пор продолжаем ею пользоваться. Разве не можем мы поступить так же и с нашим языком? Кастилии пойдет лишь на пользу, если появится больше умеющих читать и писать на родном наречии. Как бы я ни уважала латынь, она доступна куда в меньшей степени.

Я замерла. Она только что недрогнувшим голосом напомнила мне о моем невежестве. Но я нисколько не обиделась, понимая, что она вовсе не хотела меня оскорбить. Заметив мой взгляд, она показала на сумку и спросила:

— Хотите посмотреть?

Я кивнула. Пока она ставила сумку на стол и расстегивала ее, я с трудом сдерживалась, чтобы не захлопать в ладоши от радости, чувствуя себя словно ребенок на празднике Богоявления. Беатрис Галиндо привезла с собой из Саламанки целую стопку книг!

— Это «De Finibus», — она протянула мне переплетенный кожей тонкий том, — важный трактат об этике, написанный римским философом Цицероном. А это, — добавила она, выбирая другую книгу в прекрасно выделанной телячьей коже, — «Carmen Paschale», эпос пятого века поэта Седулия, основанный на Евангелии.

Она помолчала.

— Многие считают его бессовестным подражателем Вергилию, но его интерпретация Библии кажется мне довольно оригинальной. Думаю, мы могли бы начать с него, зная, что вы всегда были поборницей нашей веры, ваше величество.

У меня чесались руки от желания раскрыть книги, но при виде ее задумчивого взгляда мне стало стыдно.

— Они на латыни. Я… боюсь, что не слишком хорошо понимаю по-латыни. Учусь, насколько мне позволяет время, но пока что мои успехи невелики. — Я смущенно рассмеялась. — Как вы только что сказали, похоже, латынь не слишком мне доступна.

Беатрис Галиндо погладила меня по руке, словно лучшую подругу.

— Скоро научитесь, — пообещала она, — если окажете мне честь, позволив преподавать вам. Я прекрасно владею латынью, что подтверждается моим прозвищем.

Она улыбнулась, показав симпатичные ямочки на пухлых щеках.

— Возможно, со временем мы увидим новые прекрасные современные труды, написанные и по-испански, а вы, ваше величество, прославитесь как покровительница нашего возрождения в искусстве.

Слова ее согрели мне душу. Именно об этом я мечтала — оставить после себя в наследство не только искусство ведения войны. Стремясь к духовному и физическому единству Испании, я верила и в то, что истинно великая страна, которая переживет века, должна быть построена на основе грамотного и всесторонне образованного общества.

Она придвинула ко мне кресло, и я, затаив от волнения дыхание, раскрыла книгу. Когда несколько часов спустя пришел Фернандо, он с нескрываемым интересом взглянул на присевшую перед ним в реверансе Беатрис Галиндо.

Я представила гостью, добавив, что она также согласилась заняться обучением наших дочерей, и он улыбнулся.

— Значит, ты наконец нашла наставницу, — сказал муж.

Снисходительно усмехнувшись, он жестом велел Беатрис встать и начал зажигать новые свечи.

— Ты ослепнешь при таком свете! — возмутилась я.

Не сказав ни слова, он вышел, оставив нас вдвоем, и я поняла, что супруг мой вполне удовлетворен. Он уже знал, что хорошо образованная жена может принести королевству лишь пользу.

Последующие два года пролетели быстро. Кадис, Медина-Сидония и другие вельможи из Андалусии удерживали рубежи, противостояли многочисленным нападениям мавританских разбойников Эль-Сагаля. Хотя Эль-Сагаль бежал из Малаги, бросив ее на произвол судьбы, он был полон желания отомстить за потерю города, которым когда-то безраздельно правил. И действия его лишь разжигали решимость Фернандо насадить голову мятежного мавра на копье.

И потому, собрав и снарядив новое войско, мы вернулись на юг, чтобы сосредоточиться на следующей цели — укрепленной Баэсе, принадлежавшей Эль-Сагалю.

Под защитой горных ущелий и возделанных равнин жители Баэсы окопались в своем городе прочнее остальных мавров, и падение Малаги после нескольких лет безжалостного Крестового похода лишь подхлестнуло их ненависть к нам. Кадис сообщал, что Эль-Сагаль пронюхал о наших планах и, ожидая нашего появления, отправил в город десять тысяч лучших воинов. Горожане накопили запасов на год с лишним, укрепили стены и очистили окружающую местность от посевов, оставили лишь оголенные сады и густые заросли деревьев, ежевики и папоротника, чтобы затруднить проход. К тому же город стоял на крутом склоне в окружении поросших лесом ущелий. Кадис предупреждал, что осада окажется тяжелой и долгой.

Подобные предупреждения мы слышали и ранее — и одерживали победы. И все же моя душа разрывалась на части, когда я с тревогой прощалась с Фернандо, отправлявшимся во главе сорокатрехтысячного войска в долину Гвадалквивира, что питал равнины Баэсы. Я оставалась во дворце, вновь отданная на милость курьеров, и мне предстояла еще более сложная задача — подготовить мою любимую Исабель к отъезду в Португалию.

Я тянула до последнего, ссылалась на войну и вечную нехватку средств, а также на то, что Исабель еще молода и ей следует оставаться в кругу семьи. Но дочери шел уже двадцатый год, и терпение португальского короля начинало истощаться. Моя тетя Беатрикс писала, что пора скрепить наше соглашение узами брака, прежде чем какой-нибудь другой монарх предложит невесту сыну короля, принцу Альфонсо.

— Португалия совсем рядом, — сказала я дочери, когда мы собирали вещи. — Мы сможем ездить друг к другу в гости каждый год, а если захочется, и чаще.

— Да, мама, — ответила она, тщательно складывая тонкими пальцами без перстней — ей нельзя было носить драгоценности, пока на ее палец не наденут обручальное кольцо — вышитое белье и сорочки, плотные накидки, плащи с капюшонами и украшенные моим любимым горностаевым мехом роскошные платья, которые я заказала специально для нее.