– Нет, кто это?

– Фридрих фон Шпее. Это священник, жил еще во времена, когда «Молот» был в ходу[73], а братья-конгрегаты не церемонились с методами и особенно не утруждали себя ни сбором доказательств, ни вообще хоть какими-то расследованиями. Фон Шпее был одним из первых, кто попытался сделать хоть что-то, чтобы это прекратить. «Cautio Criminalis» – «Предостережение следователям». Это книга, которую он написал. Нами она изучалась в академии, а в его время вполне могла отправить автора следом за теми, кого он защищал… Вот. – Курт отлистал несколько страниц ближе к концу книги и зачитал вслух: – «Я часто думал, что мы лишь потому не все являемся колдунами, что не прошли через пытку. И это не пустое хвастовство, когда позже один инквизитор осмелился бахвалиться, что если бы ему в руки попал Папа, то и он бы сознался в колдовстве». Или вот: «Дознаватели будут чувствовать себя опозоренными, если им придется вынести оправдательный приговор женщине; если уж она арестована и закована в цепи, ее виновность будет доказана любыми средствами. Тем временем невежественные и упрямые священники изводят несчастное создание так, что она признается во всем, независимо от своей виновности; ведь если она не сделает этого, говорят они, она не найдет спасения и не сможет получить причастия»… Учитывая время, когда это было написано, сравнить это можно разве что со взрывом бочки с порохом посреди людной площади. Книга в свое время наделала много шума: фон Шпее вывернул всю подноготную, включая подробно расписанный материальный доход, который получали все участники процесса, от exsecutor’а до местного владетеля, рассказал о методах и внутренних предписаниях, о которых прежде информация вовне не просачивалась… Вот то, что он сам не оказался в числе казненных после этого, – и впрямь не иначе как Господне благоволение и настоящее чудо.

– И ведь так всё и было – как он написал… – с тихой, бессильной злостью сказала Нессель; Курт кивнул:

– Да. Так было. Но больше не так – в том числе и благодаря таким людям, как он или Альберт Майнц.

– Но что ж тогда удивительного, что такая книга нашлась у инквизитора дома? «Предостережение следователям»… Ведь она для вас и написана, разве нет?

– Так-то оно так, – согласился Курт, осторожно перелистывая страницы: просто взять эту книгу, как остальные, за обложку и встряхнуть он опасался – томик был старый и уже изрядно потрепанный, от резкого движения переплет мог порваться. – Однако за стенами академии его никто обыкновенно не читает – приедается за время обучения. Для убийства времени чтение не из приятных, а нового отсюда почерпнуть инквизитору с несколькими годами реального опыта попросту нечего. Я бы допустил, что у покойного была нездоровая тяга к описанию пыток, однако с романтическими виршами, которых на этих полках, как я погляжу, половина от всего наличествующего, подобное допущение как-то не вяжется.

– Может быть, это как раз и связано с тем, для чего сюда явился ваш убитый служитель? – неуверенно предположила Нессель. – Ведь в этой книге, как я поняла, пишется как раз об этом – о неправедных обвинениях, о напрасных пытках… Может, и правда – все эти казненные здесь, в Бамберге, были казнены ни за что? И Кристиан Хальс был действительно замешан в этом? Или видел, что подобные дела творит обер-инквизитор, и читал эту книгу, потому что его мучила совесть и он пытался сам с собой решить, как быть: пойти против начальства и сознаться или дальше жить, как прежде…

– Учитывая романтические стишки как основную часть библиотеки, я бы не удивился, хотя такое поведение и отдает нравственной флагелляцией, – покривился Курт, продолжая перелистывать страницы. – Особенно для инквизитора в таком ранге и с таким опытом службы.

– А может быть, он исключение среди вас. Посмотри, какая потрепанная книга. Может, он просто из тех, кто читал ее, даже когда ушел из вашей академии, просто так читал, чтобы не забывать, что когда-то было, чтобы не повторить этого. Или такого, по-твоему, быть не может?

– Когда-то, когда я только начинал службу, – отозвался Курт неохотно, – я тоже читал «чтобы помнить». Только не Шпее; я читал сохранившиеся протоколы прежних лет из кельнского архива… Но я тогда был зеленым юнцом, к тому же провалившим свое первое дело, страшно боящимся ошибиться и ничего не знавшим и не умевшим. Будь Хальс таким – я бы не удивился выбору такого чтива… Вспомни его и скажи: он был похож на не уверенного в себе человека?

– А может, он хорошо прикидывался. Вас разве этому не учат?

– Не был, – кивнул Курт, и ведьма лишь молча вздохнула, неловко передернув плечами. – А вот что мне хотелось бы знать, так это где он взял саму книгу и владел ли ею до него кто-нибудь достаточно долго. То есть, прикупил ли он ее как-то на досуге или взял из библиотеки Официума… что скорей всего. И всего красноречивей.

– Это имеет значение?

– Самые зачитанные страницы и самая растянутая прошивка – вовсе не там, где приводятся примеры злоупотреблений, и не там, где автор ударяется в проповеди, – пояснил Курт; пройдя к столу, положил раскрытую книгу и убрал руки: – Смотри.

– На что?

Помедлив, он вновь отошел к этажерке, взял с полки собрание романтических песен ушлого рыцаря и, раскрыв на произвольной странице, положил пухлый томик рядом с трудом фон Шпее. Плотные листы, не пожелав лежать, как было, сами собою перевернулись, оставшись раскрытыми там, где в прошивке блока был легкий дефект – торчащий наружу узелок, который не давал страницам сомкнуться.

– Разницу видишь? – продолжил Курт, кивком указав на книги. – Эту читали подряд, и даже если изредка выбирались для прочтения любимые песни – это делалось редко; страницы не «запомнили» какого-то положения, в каковом книгу держали долго. А здесь – здесь они зачитанные, я бы даже предположил – старательно разглаженные ладонью, дабы лежали открытыми именно в этом месте.

– И, – осторожно уточнила Нессель, – что написано в этом месте?

– «В наши дни, – зачитал он вслух, – не останется никого, независимо от пола, богатства, должности или сана, кто оставался бы в безопасности от подложного обвинения в колдовстве со стороны врага или клеветника»… Et cetera, et cetera. Если кратко – здесь довольно отвлеченные и пространные рассуждения о том, как сосуществуют люди, когда вокруг творится нечто, подобное описанному в этом труде. Показное благонравие, нарочитое благочестие…

– И страх, – тихо договорила Нессель; Курт кивнул, перелистнув оставшиеся страницы, и закрыл книгу:

– И недоверие, и двуличие, и порой это внешнее благочестие переходит в искреннюю, но извращенную веру, доходящую до фанатизма…

– Как у горожан с той девочкой на мосту?

– Мыслишь в верном направлении, – серьезно одобрил Курт, забрав книги со стола, возвратился к этажерке и водрузил их на место. – Да, все это очень похоже на то, что мы видим в Бамберге. Я уже не застал в сознательном возрасте тех времен, когда все описанное было не воспоминаниями и не свидетельствами давно живших очевидцев, а реальностью, но, сдается мне, именно так эта реальность и выглядела тогда. Хальс, поскольку был моим ровесником, этого, к слову, не застал тоже.