Я знала, что женщины не вернутся до рассвета, торжество продолжится во дворце, наполняя каждый его уголок шумным весельем, музыкой и танцами; остаток дня я спокойно плавала, читала и разговаривала с Дисенк. На закате я сидела на траве у бассейна, тень от здания за моей спиной становилась все длиннее; Дисенк уже собиралась подавать мне вечернюю трапезу, но тут появился царский вестник, он поклонился и вручил мне свиток.

— Сообщение из Асвата, госпожа Ту, — учтиво сказал он.

Я поблагодарила его, настроение у меня сразу поднялось,

я тотчас надорвала послание. Должно быть, Паари сообщает мне, когда он приедет. Нужно поговорить с Амоннахтом, радостно думала я, разворачивая папирус. Нужно приготовить жилье в помещении для писцов гарема и как следует обустроить его. Забыв о еде, я начала читать.

Четкий и аккуратный почерк я узнала сразу, и во мне разлилась теплая волна успокоения.

«Моя дорогая сестренка, — читала я. — Прости, что так задержался с ответом на твое письмо. И прости за те слова, что я должен сказать тебе. Я не могу приехать в Пи-Рамзес. Сейчас я занимаю ответственный пост у жрецов Вепвавета, и в прошлом месяце мы с Изис подписали брачный договор[82]1. У нас теперь свой дом рядом с храмом, с маленьким прудом и садом, а к концу года родится наш первый ребенок. Пойми, пожалуйста, дорогая Ту. Я люблю тебя, но я не буду счастлив в Пи-Рамзесе, и, конечно, гарему не столь необходим еще один хороший писец, как Вепвавету. И конечно, я нужен здесь своей жене. Напиши мне скорее и скажи, что ты прощаешь меня, потому что до этого я буду жить в страхе потерять твою любовь».

«Но мне ты тоже нужен, Паари, — с болью подумала я, свиток выпал у меня из рук и начал скручиваться. — Ты отчаянно мне нужен. У меня здесь нет друзей, нет никого, чья бескорыстная любовь поддержала бы меня в трудную минуту».

Меня захлестнула горячая ревность, когда я представила себе уютный домик из илового кирпича под сенью храма моего божества, медлительных оранжевых рыб, тихо проплывающих в глубине маленького пруда. Вот Паари возвращается домой и встречает любящий взгляд темных глаз своей Изис, в умиротворении асватского вечера они едят свою нехитрую еду, а закат озаряет красным светом их ухоженный садик, и пальмы стоят в горделивом безмолвии, вырисовываясь на фоне медно-рыжего неба.

— Дисенк, — громко позвала я, — принеси мне врачебную сумку. Хочу лежать на траве и жевать кат. Утомила меня эта блестящая жизнь.

Подобрав свиток Паари, я поднесла его к лицу, тщетно пытаясь уловить хоть слабый отголосок родного тепла, но папирус был сухой и совершенно без запаха. Я разорвала его пополам и бросила в воду.

Мое наказание длилось три дня, молчание фараона будто возвело вокруг меня неприступную стену. Женщины осторожно поглядывали на меня. Их служанки приветствовали меня почтительно, но очень холодно. Хатия просто сразила меня; на второй день, но дороге в ванную комнату, я столкнулась с ней, и она улыбнулась мне с такой неприкрытой злобой, что у меня волосы зашевелились на голове. Я ненавидела их всех: глупых, ограниченных самок; служанок, с их бессмысленным снобизмом; испорченных, капризных детей, вечно вертевшихся под ногами. Мне хотелось закричать, броситься на них с кулаками, но я с гордо поднятой головой шествовала из своего привилегированного жилища в ванную комнату или из бассейна на лужайку, где выполняла обязательные упражнения, не обращая внимания на их жадные взгляды.

— Ничего, — сказала Гунро, заглянувшая ко мне. — Это ненадолго, Ту. Рамзес обычно не прислушивается к разумным советам женщин, с которыми спит, если только это не царица или Старшая жена; он считает это унизительным для мужского самолюбия, а тем более если ему пытаются навязывать какие-либо политические решения. Ты разозлила его, но все равно он без ума от тебя. Он скоро даст о себе знать. — Она улыбнулась мне — само воплощение кипучего здоровья и красоты, — и я вдруг почувствовала себя рядом с ней бледной и худосочной. — А если нет, ты всегда можешь выбрать одну из нас для любовных утех. Знаешь, удовольствие от женских рук не меньше, чем от мужских.

Я что-то ответила ей с кислым видом, но она оказалась права, потому что вечером третьего дня меня вызвали в царскую опочивальню. Обмирая от страха, я ждала, что мне придется завоевывать фараона снова и снова.

Я еще не закончила ритуальный поклон, как он бурно приветствовал меня, заключив в свои объятия, и увлек к накрытому столу, на котором были сладости и вино. Не отпуская мою руку, он усадил меня в кресло и наклонился, изучая мое лицо с улыбкой неподдельной радости.

— Моя дорогая Ту, — сказал он, — я так скучал по тебе! Без твоего тела мое ложе было холодным и унылым, я плохо спал. Как ты? Ты немного бледна. Может быть, ты тоже скучала по мне?

Он говорил так, будто мы не виделись долгие месяцы, а не три мучительных дня, и я подумала обиженно, что если он так сильно скучал по мне, то это его вина; и все же я не могла не ответить соответственно, чтобы рассеять его сомнения.

— Мои царь. — сказала я, — конечно, я скучала по тебе! Я ужасно боялась, что серьезно оскорбила тебя и ты прогнал меня навсегда.

Он погрозил мне пальцем, сел в кресло напротив и поднял брови.

— Ты действительно оскорбила меня. И я наказал тебя, моя госпожа. Давай не будем больше говорить об этом. Расскажи мне лучше, что сказал Атирма о твоей земле. Я слышал, он возил женщину-смотрителя с собой в Фаюм. Очень интересно!

Я взглянула в его темно-карие, живые глаза и подумала, как жестоко недооценил Гуи этого человека, который так горько и трезво осознавал четкие границы своего могущества, но к тому же еще и умел держать руку на пульсе, и был прекрасно осведомлен обо всем, что происходит в его владениях. Впервые ко мне пришло осмысление того, что Гуи, без сомнения, влиятельный и умный человек, привилегированный врачеватель, вхожий в покои всех членов царской семьи, хуже, чем я, оценил истинный непреклонный характер Рамзеса; эта мысль повергла меня в замешательство. Но, возможно, Гуи не приходилось так близко сталкиваться с фараоном, как мне, и он не слышат его ясного, сжатого изложения ситуации. Я, как могла, живо описала ему свои дела с Атирмой и Вией. Это было нетрудно. При мысли о собственных владениях я приходила в восторг и мне не нужно было притворяться оживленной. Рамзес слушал с самодовольной улыбкой.

— Я счастлив, что смог доставить тебе такую радость, мой маленький скорпион, — наконец сказал он. — Твои слова воодушевили и заинтересовали меня. Как ты смотришь на то, чтобы нам с тобой совершить путешествие до Фаюма и вместе осмотреть этот благословенный кусок египетской грязи, который так вдохновляет тебя?

— О Рамзес! — воскликнула я, вскочив с кресла и забираясь к нему на колени. — Ты замечательный человек, я так люблю тебя! Мне бы хотелось этого больше всего на свете!