– А я убью тебя, если не расскажешь! – возразила Анна. – Предупрежден – значит вооружен.

Джордж сдался:

– Некоторые глупцы сильно взбудоражены твоим замужеством. Один священник предстал перед судом за то, что назвал тебя позором христианского мира и еще кое-чем похуже. Другой хвалил тебя своей пастве и был обруган женщинами. А когда за тебя впервые молились в лондонских церквях как за королеву, прихожане покинули службу. Король лично сделал выговор лорд-мэру. Хочешь услышать больше? – (Анна внимала брату с растущим смятением, но согласно кивнула.) – Настоятель собора в Бристоле был отстранен от должности за то, что запретил священникам молиться за тебя. Одна женщина, кричавшая «Боже, спаси королеву Екатерину!» и назвавшая тебя – прости – пучеглазой шлюхой, отправлена в тюрьму, так же как миссис Амадас.

Анна немного знала Элизабет Амадас, поскольку ее супруг был хранителем королевской сокровищницы.

– Что она говорила? – спросила она, чувствуя легкое головокружение.

– Я едва смею повторить ее слова. Она предсказала, что тебя сожгут как падшую женщину. Обвинила Норриса в том, что он был сводником между тобой и его милостью. И – мне трудно говорить это – утверждала, будто мать и Мария были любовницами короля, а отец сводничал и для них, и для тебя.

Анна пришла в ужас. Обвинения против матери были чудовищны, но смехотворны. Гораздо хуже, что каким-то образом любовная связь Генриха с Марией стала известна публике.

– Откуда миссис Амадас узнала про Марию?

– Понятия не имею. – Джордж пожал плечами. – Чего я не могу простить, так это клеветы на нашу добродетельную мать. Конечно, в юности у нее была особая репутация.

– Что ты имеешь в виду?

– У нее были любовники. Отец говорил мне. Из-за этого отношения у них не сложились.

– Но обвинять ее в том, что она спала с королем! Не намекают ли они, что я плод их запретной любви? Как такое возможно? Ему было десять лет, когда я родилась! Это грязный навет! А вот с Марией он был близок, и, если при дворе идут подобные разговоры, скоро об этом узнает весь свет. Джордж, дело серьезное. Это может все испортить, ведь никто не знает, что мы получили разрешение.

– От папы, власть которого здесь больше не признается. Оно стоит не больше, чем разрешение, данное Екатерине.

– Я должна поговорить с королем! – воскликнула Анна. – Не бойся, я скажу, что заставила тебя рассказать мне все это.

Анна метнулась из своих покоев в спальню, откуда дверь вела в комнаты Генриха. К счастью, он был у себя, читал.

– Дорогая? Что случилось? – спросил король, вскакивая на ноги.

Она разрыдалась и повторила слова Джорджа.

– И теперь люди узнают, что есть препятствие к нашему браку! – воскликнула она.

– Я уже подумал об этом, – сказал король, прижимая ее к себе так нежно, будто она была стеклянным сосудом, который может разбиться. – Я проконсультировался с Кранмером, он говорит, что получение разрешения от папы может в корне подорвать мои претензии к Екатерине и я буду выглядеть лицемером. Я заметил ему: чрезвычайно важно, чтобы легитимность нашего брака не оспаривалась, и он порекомендовал провести это дело через парламент. А что касается протестов, они утихнут. Мои подданные признают вас королевой. Теперь успокойтесь, дорогая, и отдохните. Вы должны подумать о нашем сыне.

Издание нового акта, который дозволял брак с сестрой бывшей любовницы, состоялось не так скоро. Однако и это не положило конец распространению слухов о Марии. Общественное неодобрение замужества Анны усиливалось. А после того как парламент постановил, чтобы Екатерину больше не называли королевой, но именовали вдовствующей принцессой, протесты зазвучали еще громче.

Генрих назначил коронацию Анны на Троицу, первый день июня. Он сам написал в лондонский Сити и распорядился, чтобы мэр и его люди подготовили по этому случаю живые картины, а также созвал дворян и духовенство для участия в торжествах.

Анна ходила с улыбкой на лице. Тошнота ослабла, ребенок шевелился у нее под набрюшником, и она чувствовала себя как никогда хорошо. Счастливая, она выбирала материалы для платьев и мантий, которые понадобятся для участия в живой картине во время переезда из Гринвича в Тауэр, церемониального въезда в Лондон и самой коронации. Анна не могла дождаться этого момента. Венчание на царство осенит ее королевской святостью и отделит от обычных смертных, что, возможно, утихомирит ее врагов.

Тем временем Кранмер созывал толкователей Божественного закона и каноников на специальный церковный суд в монастырь Данстейбл в четырех милях от Эмптхилла. Екатерине было велено предстать перед ним.

Генрих не сомневался, что Шапуи изо всех сил старается подтолкнуть императора к войне и внушает Екатерине, что это наилучший способ вернуть мужа.

– Стоит Кранмеру вынести вердикт, и у Карла появится повод, в котором тот нуждается, – с беспокойством говорил он.

– Он никогда не признает меня королевой! – кипела Анна.

– Признает! – задиристо восклицал Генрих. – Под замок мне Шапуи не посадить, но я могу надеть на него намордник!

Имперского посла вызвали на заседание Тайного совета и предупредили, чтобы он больше не совался в дела Екатерины. Анна сомневалась, что это возымеет действие, хотя на некоторое время Шапуи, вероятно, притихнет. Однако Генрих был не властен заглушить взрыв возмущения, возникший в Европе, когда распространилась новость о его вторичной женитьбе. По всему христианскому миру раздавались голоса в защиту Екатерины, истинной королевы Англии. Анну же называли разнузданной выскочкой.

Однажды за обедом с Анной и Генрихом Кромвель негодующе сказал:

– Всюду насмешки. Один из моих корреспондентов в Антверпене сообщил, что – не стоило бы говорить об этом в присутствии ваших милостей – изображение ее милости было постыдным образом пришпилено к вашему, сир. В Нидерландах и Испании с большим удовольствием отпускают шутки по поводу вашей милости и королевы. В Левене распущенные и озлобленные студенты нацарапали непристойные стишки на дверях и углах домов. Я не стану посвящать вас в содержание этих виршей.

Генрих бросил на стол салфетку:

– Проинструктируйте моих послов за границей, как противостоять этому злоречию. Скажите им, пусть настаивают на том, что Анна – законная королева, и отказываются говорить с теми, кто отдает этот титул Екатерине.

– Вы полагаете, это заглушит протесты? – спросила Анна.

– Может быть, и нет, но вердикт Кранмера уж точно это сделает.

Но сколько его ждать? Уже наступил май, и всем было видно, что Анна ждет ребенка.

– Скоро я буду похожа на слона, – ворчливо говорила она отцу. – Придется вставлять клинья в юбки. Все платья малы.

– Перестаньте жаловаться и благодарите Господа, что находитесь в таком положении, – недовольно оборвал ее сэр Томас.