Из «Доклада бывшего военно-морского атташе капитана 1 ранга М.А. Воронцова начальнику и военкому 1 Управления ВМФ», представленного по прибытию в Москву уже после начала войны:

«…Бозер [Брозер] тогда сообщил [ «Карлу» — помощнику ВМАТ по авиации полковнику В.И. Смирнову], что он сегодня [13 июня 1941 г.] получил от своего хорошего знакомого следующее важное сообщение: «немцы в период 21–24 июня наметили внезапный удар против СССР. Удар будет направлен по аэродромам, железнодорожным узлам и промышленным центрам, а также по району Баку». Знакомый Бозер просил его передать нам, чтобы мы «сосредоточили авиацию на аэродромах и сами уничтожили бы Бакинские нефтяные прииски, так как в противном случае они достанутся немцам в нетронутом виде». Сначала Бозер не хотел называть фамилии лица, передавшего эти сведения и лишь после нашего настойчивого требования он назвал фамилию …, который является руководителем еврейской организации в Германии. После этой беседы я доложил её содержание послу, причём, передал ему, что Бозер просит захватить его в СССР, если наше посольство будет покидать Берлин. Передавая подобное сообщение послу я не был сам уверен в правдивости того, что сообщил Б. После этого разговора я телеграфировал сообщённую Бозер дату нападения Германии на СССР Управляющему (телеграмма №___ от 15 июня), причём, выразил сомнение в правдивости этого сообщения.

По приезде в Москву 21 июня я доложил о сообщении Бозер наркому ВМФлота, не делая на этом особого акцента. Бозер с самого начала общения с ним, не внушал мне никакого доверия (выделено мной. — М.А.), т. к. это был забитый человек, который жил в Германии, по существу, из-за того, что его жена была немкой, а брат её генерал немецкой армии. Такое родство не внушало доверия к словам Бозер и источники его информации были очень сомнительны и не давали основания полагаться на них. Трижды назначаемые им сроки наступления на СССР не подтверждались и это дало мне повод не верить и его четвёртому сроку, который оказался правильным. В последнем сообщении Бозер мне всё казалось естественным, но просьба уничтожения Бакинских нефтепромыслов дала основание полагать, что, как и эта просьба, так и всё остальное сообщение является неумно сделанной провокацией. Из приведённых данных о Бозер видно, что давать своё заключение о подготовке войны против СССР, основываясь лишь на его туманных сообщениях, я не мог и не имел права, так как сам Бозер был случайной фигурой и передатчиком сообщений от третьих лиц, которых мы (в том числе и Смирнов) не знали…

Капитан 1 ранга Воронцов».

Едва ли предложение разбомбить собственные «Бакинские нефтяные прииски» являлось неумело сделанной провокацией. На фоне достоверной информации в части возможных сроков нападения Германии на СССР подбрасывалась идея уничтожения собственных нефтяных приисков.

Исходя из доклада М.А. Воронцова и акцентов, которые он расставил, у наркома ВМФ Н.Г. Кузнецову не было оснований добиваться приема у И.В. Сталина и срочно информировать военное руководство, тем более, что содержание доклада было доложено шифртелеграммой еще 15 июня.

В последующем М.А. Воронцов писал, что он видел признаки скорого начала войны между СССР и Германией и неоднократно сообщал о них в Центр, однако не считал агрессию возможной по причине действия Договора с Германией о ненападении и в связи незавершенной войной между Третьим рейхом и Англией.

«Около 11 часов вечера зазвонил телефон. — Вспоминал Н.Г. Кузнецов. — Я услышал голос маршала С.К. Тимошенко:

— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне. Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова (контр-адмирал, начальник оперативного управления — заместитель начальника Главного морского штаба. — М.А.), пошёл вместе с ним… Маршал, шагая по комнате, диктовал… Генерал армии Г.К. Жуков сидел за столом и что-то писал… Семён Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну.

Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной — на трёх листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии. Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:

— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

— Разрешено (здесь и далее выделено мной. — М.А.).

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался ещё на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..

Позднее я узнал, что нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В. Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его»469.

Но список посетителей кремлёвского кабинета Сталина противоречит утверждению адмирала: если бы это решение было принято в 17 часов, нарком ВМФ узнал бы о нём, войдя в 19.05 в кабинет главы государства вместе с наркомом обороны.

Выйдя из него в 22.20, Тимошенко и Жуков без труда могли вернуться в свой наркомат до 23 часов. Утверждённый Сталиным текст директивы нужно было отправить адресатам, один из которых — нарком ВМФ. Отсюда его приглашение в кабинет Тимошенко и вручение экземпляра директивы без номера военным советам приграничных округов о приведении войск в полную боевую готовность в связи с возможным нападением фашистской Германии.

Резонен вопрос: какое решение, получив директиву наркома обороны, принял нарком ВМФ — привести западные флоты и флотилии в полную боевую или в оперативную готовность № 1?

Версия, отличающаяся от обнародованной Н.Г. Кузнецовым, приведена в письме ему В.А. Алафузова от 13 ноября 1965 года:

«Должен сказать, что ночь на 22 июня мне очень твёрдо врезалась в память. С другой стороны, при написании настоящего письма пользуюсь не только памятью, но и кой-какими записями. Так вот. Когда мы вошли в кабинет Тимошенко, то Жуков в расстёгнутом кителе (как Ты и пишешь) сидел за столом и заканчивал писание под копирку документа, который он не то писал под диктовку Тимошенко, не то составлял вместе с ним и бывшими в кабинете несколькими генералами. Тимошенко, обращаясь к Тебе, сказал, что получено предупреждение (источник не был упомянут), что возможно нападение на нас Германии, и он даёт нашим пограничным округам об этом шифровку, копию которой Жуков сейчас передаст Тебе, что Жуков и сделал.