Больше всего ограничений устанавливали для подводных лодок. Сложные маневры с их участием часто чреваты происшествиями, порой тяжелыми. Не один командующий поплатился за них званием и должностью. В результате подводников ограничивали в маневрировании при выходе в атаку. Надводные корабли-цели старались позировать им на меньших скоростях и при постоянных курсах, хотя все понимали, что на войне будет по-другому.

Как-то я беседовал на эту тему в А.А. Ждановым. Доказывал, что чрезмерная боязнь аварий мешает нам готовить настоящих, смелых подводников, а на войне мы поплатимся за это. Разговор шел вскоре после гибели подводной лодки на Северном флоте.

Жданов рассердился;

– Так вы хотите, чтобы я одобрил безнаказанность за аварии и, значит, поощрял их?

Убедить Андрея Александровича мне не удалось, да я, честно говоря, сам я был не очень готов отказаться от практики, которая прочно установилась. Понимал, какими «фитилями» это грозит мне самому.

Немало в предвоенные годы случалось несчастий и с самолетами. В бытность мою командующим Тихоокеанским флотом мы имели достаточно авиации, и самолеты летали очень много. Но не все проходило гладко. Случались серьезные происшествия. Отдашь после них строгий приказ о борьбе с авариями, в люди начинают побаиваться. А это ох как опасно на войне! В бою чрезмерная осторожность и боязливость куда хуже, чем отчаянный риск. Понимать мы это понимала, но и не наказывать за аварии не могли. Трудно тут найти золотую середину. А надо было.

После финской кампании мы старались не допускать никаких лишних ограничений на учениях. Командиры кораблей и соединений стали действовать днем в ночью в сложных условиях куда смелее. Мелкие неполадки и происшествия им никто не ставил «в строку».

Учеба на море шла с нарастающим напряжением вплоть до того дня, когда разразилась война. На Балтике в мае и июне 1944 года учеба проходила уже в совсем необычных условиях. Выходя в море, флот выставлял дозоры, увеличивал и боевое ядро. Авиация вела усиленную воздушную разведку. Все это делалось на случай не условного, а действительного нападения, настоящего, а не воображаемого врага.

Некоторые теперь утверждают, якобы И.В. Сталин не придавал значения повышению боевой готовности Вооруженных Сил. Больше того, будто бы он просто запрещал этим заниматься. С этим я согласиться не могу. Ему, конечно, сообщали о повышенной готовности флотов и тех мерах, которые мы предпринимали в последние четыре – шесть предвоенных месяцев. По этому поводу мы посылали доклады и оперативные сводки в правительство и Генеральный штаб и никаких возражений оттуда не получали.

Но то, что моряки не получали никаких указаний о повышении боеготовности флотов непосредственно от правительства, я отношу к большому промаху. Ведь нашу страну нельзя было считать в ту пору слабой морской державой. Не случайно в роковую ночь на 22 июня фашисты обрушились на главную базу Черноморского флота – Севастополь, а также на наши морские базы Балтики и пытались вывести из строя корабли.

Так повелось, что, говоря о начальном периоде войны, обычно подчеркивают внезапность нападения на нас гитлеровской Германии и те преимущества, которые враг получил благодаря этому.

Безусловно, напасть внезапно, врасплох – очень важно и выгодно для агрессора. Но объяснять наши неудачи только этой причиной нам, военным людям, не к лицу.

Мы не имеем права быть застигнутыми врасплох. Еще на школьной скамье нам внушали, что войны теперь начинаются без предупреждения: «Иду на вы». Рыцарские времена миновали. Любая агрессия готовится тайно, и об этом забывать нельзя.

Внезапность принято делить на стратегическую, оперативную и тактическую. О стратегической внезапности нападения 22 июня 1941 года не может быть и речи. Ибо повадки немецкого командования нам были хорошо известны. Немецкие генералы издавна считали непременным условием успеха не только внезапность нападения, но и силу первых ударов. Они давно делали ставку на блицкриг. Так, германский генеральный штаб, действуя по пресловутому плану Шлиффена – Мольтке, собирался в первой мировой войне разгромить Францию за полтора-два месяца, то есть раньше, чем Россия успеет развернуть свои войска.

Последующие агрессивные действия немцев были особенно характерны «молниеносными» ударами и внезапными наступлениями. Перед нашими глазами в предвоенные годы прошла серия таких операций: Гитлер оккупировал Австрию, Чехословакию, захватил Польшу, разгромил Францию. Мы видели, в каком темпе все это совершалось.

В середине 1940 года германский генеральный штаб, предвидя, что борьба с Англией может быть длительной и упорной – за спиной Англии стояла Америка,– принял решение напасть на Советский Союз. Пусть мы доподлинно тогда еще не знали этого, хотя тревожных сигналов поступало все больше, но в том, что гитлеровцы стремились сделать свои первые удары неожиданными и сокрушительными, не было ничего удивительного. Более того, немцы открыто сосредоточивали свои дивизии на наших границах. Значит, тучи сгущались над нами давно, и молния готова была ударить в любую минуту.

Чтобы избежать стратегической внезапности нападения, требовалась длительная подготовка. Стратегические планы трудно разрабатывать и менять на ходу. Поэтому очень важно своевременно определить вероятного противника и сделать правильный прогноз о его намерениях, и прежде всего о наиболее вероятных направлениях ударов.

Противнику удалось добиться оперативной внезапности – на рассвете 22 июня 1941 года он застал советские пограничные части врасплох и вторгся на нашу территорию.

Причин тому много. Одна из них – недооценка всей международной обстановки, и в частности возросшей угрозы со стороны самой агрессивной в ту пору страны – фашистской Германии. Другая – недостаточная наша готовность к отражению первых атак врага.

Мы немало сделали для повышения боевой готовности. Но, по-видимому, далеко не все, что следовало.

В самом деле. Еще во второй половине дня 21 июня стало известно: в ближайшую ночь можно ожидать нападения немцев… Что помешало и тогда привести в полную боевую готовность все приграничные войска от самых северных широт до самых южных? Теперь известно, что к полуночи 22 июня советская авиация потеряла 1200 самолетов, из них на земле было уничтожено 800…

Я специально привел пример из авиации. Ведь нашим авиационным войскам не требовалось передислоцироваться, как, скажем, пехоте. А на готовность подняться в воздух у авиаторов ушло бы не более пятнадцати – двадцати минут. Во всяком случае, это неоспоримо в части истребителей.

К сожалению, все говорило за то, что проявилась оперативная, а вместе с нею и тактическая неподготовленность многих наших соединений к возможному вражескому нападению. Иногда мне доводилось слышать такое утверждение: наше отступление было неизбежным потому, что немцы имели большой военный опыт. Подобное утверждение я отвергал ранее и отвергаю сейчас как незаслуженный упрек в адрес наших мужественных солдат и командиров.