Кроули кивнул.

— Передышка, — сказал он. — Время для морального перевооружения. Укрепление позиций. Подготовка к главному сражению.

Они стояли на берегу пруда, поглядывая, как резво носятся утки за хлебными корками.

— Не понял? — сказал Азирафаэль. — Мне казалось, что главное сражение уже состоялось.

— Не уверен, — сказал Кроули. — Сам подумай. На мой взгляд, главная заварушка начнется, когда все Наши выступят против всех Этих.

— Что? Ты имеешь в виду, что Небеса объединятся с Адом против человечества?

Кроули пожал плечами.

— Конечно, раз уж он изменил все, то, возможно, и сам изменился. Может, избавился от своих безграничных способностей. Решил стать человеком.

— Будем надеяться, — сказал Азирафаэль. — И все-таки я уверен, что второй вариант не пройдет. Э-э. Неужели ты сомневаешься?

— Не знаю. Никогда нельзя быть уверенным относительно подлинных намерений. Планы внутри планов.

— Не понял?

— Неужели ты никогда не размышлял об этом? — сказал Кроули, который, бывало, предавался подобным размышлениям, пока ум не начинал заходить за разум. — Сам знаешь о чем… об ангелах и демонах, о Небесах и Преисподней, добре и зле, в общем, о такого рода понятиях? Ну, то есть — почему это все так произошло?..

— Насколько я помню, — чопорным тоном произнес ангел, — произошло восстание, и…

— Ах вот как! Но почему же оно произошло, а? Разве оно не должно было произойти? — сверкнув глазами, воскликнул Кроули. — Неужели тот, кто умудрился создать целую Вселенную за шесть дней, не предусмотрел, что может случиться такая неприятность? Может, и она была задумана?

— Скажешь тоже. Давай рассуждать разумно, — с сомнением сказал Азирафаэль.

— И ты полагаешь, это полезно? — сказал Кроули. — Совершенно бесполезно. Если ты попробуешь разумно подойти к этому вопросу, то придешь к самым странным выводам. К примеру: зачем было наделять людей любознательностью, а потом подсовывать им под нос некий запретный плод, да еще водружать на него неоновую рекламу с указующим перстом: «ВОТ ОНО»?

— Что-то я не помню никакого неона.

— Я выразился метафорически. Короче говоря, зачем так поступать, если ты на самом-то деле не хочешь, чтобы они попробовали этот плод, скажи на милость? То есть, может, конечно, ему просто захотелось посмотреть, что из этого получится. Может, это тоже часть великого непостижимого замысла. Как и все сущее. Ты, я, он, весь мир. Может, всем устроено колоссальное испытание, чтобы проверить, исправно ли действует сотворенный мир, а? И приходишь к одному выводу: это не может быть космической шахматной партией; это, должно быть, исключительно хитроумный пасьянс. И не затрудняйся с ответом. Если бы мы постигли его, то уже не были бы сами собой. Поскольку это все… все…

— НЕПОСТИЖИМО, — произнес субъект, кормивший уток.

— Точно. Верно. Спасибо.

Они проводили взглядом высокого незнакомца, который аккуратно выбросил пустой пакет в урну и величаво удалился в глубину парка. Затем Кроули встряхнул головой.

— Так что я говорил?

— Не помню, — сказал Азирафаэль. — Но, по-моему, ничего особенно важного.

Кроули уныло кивнул.

— Позволь мне искусить тебя ленчем, — прошелестел Кроули.

Они вновь отправились в «Ритц», где один столик таинственным образом оказался свободным. И возможно, удивительные явления последних дней косвенным образом положительно отразились на природе, поскольку, пока они закусывали, над Беркли-сквер впервые за все времена разносились веселые трели соловья.[176]

Никто не расслышал его из-за шума городского транспорта, но трели, несомненно, звучали.

Час дня, воскресенье.

Последние десять лет воскресный ленч сержанта Армии ведьмоловов неизменно проходил по заведенному порядку. Обычно он сидел за расшатанным, прожженным папиросами столом в своей комнате, просматривая одну из потрепанных старинных книг по магии и демонологии из армейской библиотеки[177]— «Некротелекомникон», или «Liber Fulvarum Paginarum»,[178]или его самую любимую книгу, «Молот ведьм» — «Malleus Malleficarum».[179]

Но вот раздавался стук в дверь, и мадам Трейси объявляла: «Мистер Шедвелл, ленч готов». Шедвелл ворчал себе под нос: «Бесстыдница!», потом выжидал шестьдесят секунд, давая ей время вернуться восвояси, а затем открывал дверь, забирал тарелку с печенкой, обычно заботливо прикрытую сверху второй тарелкой, чтобы не остыла. Поставив тарелку на стол, он приступал к ленчу, не слишком заботясь о том, чтобы подливка не испачкала страницы его старинных изданий.[180]

Так проходили прежде все воскресные ленчи.

Однако нынешнее воскресенье несколько отличалось от всех предыдущих.

Во-первых, Шедвелл не читал. Он просто сидел.

А услышав стук в дверь, он мгновенно вскочил и открыл ее. Хотя мог бы и не торопиться.

Тарелки за дверью не было. Там стояла мадам Трейси собственной персоной, приукрашенная брошью с камеей и новым оттенком губной помады. Кроме того, ее окружало облако ароматных духов.

— Что, Езавель?

Мадам Трейси заговорила оживленным, фривольным и слегка срывающимся от волнения голосом:

— Привет, мистер Ш. Я просто подумала, что после всех треволнений, которые нам с вами пришлось пережить за последние два дня, вроде бы глупо оставлять вам тарелку у дверей, вот и решила пригласить вас в мои апартаменты. Пойдемте…

Мистер Ш.? Шедвелл осторожно последовал за ней.