– быть может, она еще успеет приехать и застать Илью в живых, получить с ним свидание. Надежд на его спасение у меня почти не было никаких, но этого сказать ей я не мог.

Получив мою страшную телеграмму, Амалия в тот же день выехала из Берлина (о событиях в Ревеле она, конечно, уже знала из телеграмм в немецких газетах) и через три дня была в Ревеле. К счастью, она была не одна: с ней вместе приехала ее невестка, Любовь Сергеевна Гавронская, – жена старшего брата Амалии, доктора Бориса Осиповича Гавронского. Я встретил их на вокзале, но боялся подойти к ним. Проследив, в какой гостинице они остановились, я прошел к ним.

Держала себя Амалия очень мужественно: в критические моменты своей жизни и жизни ее близких она всегда проявляла большое присутствие духа и сильную волю. Это всегда меня восхищало – впрочем, что не восхищало меня в ней? Она хорошо понимала положение и единственное, чего хотела, – это добиться свидания с Ильей.

Но как раз в этом ей военными властями было отказано: до суда никаких свиданий с арестованными военные власти не давали. И за все время только один момент слабости я у Амалии заметил. Когда она вернулась после своего визита к председателю военного суда (капитану 1-го ранга Русину) с отказом от свидания, лицо ее было неподвижным, как бы каменным, но когда мы вдвоем остались с ней в комнате, она подошла ко мне, положила свою голову ко мне на грудь и бессильно прошептала: «Если они его убьют, я потеряю все, все…»

В ее словах было столько горя, что сердце мое остановилось. Чего бы я ни отдал за то, чтобы спасти Илью! Если бы я мог им дать за него свою жизнь, как был бы я счастлив! Но малодушие продолжалось у Амалии лишь мгновение – она выпрямилась, и больше я не видел у нее ни слез, ни слабости.

За эти первые дни, еще до приезда Амалии, мне удалось узнать многое. Илья вместе со всеми другими арестованными – всего их было 35 человек – содержался во временной военной тюрьме, устроенной в верхней части города. Это была самая старая часть Ревеля – Вышгород, поднимавшаяся на небольшом холме над всем городом, – ее можно было видеть издали. Там были православный собор, старые средневековые церкви и остатки старинной крепости с двумя царившими над всем городом башнями – одной высокой и узкой и другой – низкой и широкой. Узкая башня называлась «Длинный Генрих» (Der lange Heinrich), низкая – «Толстая Маргарита» (Die dicke Margarethe).

Все арестованные находились в «Толстой Маргарите», охраняемые военным караулом. Сидели в двух камерах, причем Илья сидел вместе со своими обоими товарищами, одновременно с ним арестованными. Суд над всеми предполагался в ближайшие дни. Обо всем этом я узнал от местного адвоката (присяжного поверенного) Андрея Андреевича Булата, литовца родом, сочувствовавшего социалистам-революционерам.

Позднее он вошел в нашу партию, был выбран депутатом во Вторую Государственную думу (20 февраля – 3 июня 1907), в которой играл видную роль на левом крыле. Как местный житель – он постоянно жил в Ревеле – Булат многих в городе знал, имел большие связи и знакомства и был мне очень полезен для ознакомления с положением дела.

Амалия и Любовь Сергеевна Гавронская, по моему совету, с ним познакомились и уже не чувствовали себя такими одинокими в незнакомом городе. Кроме того, я разыскал по приезде нашу ревельскую партийную организацию, которая предоставила себя в полное мое распоряжение – в ней были самоотверженные и решительные товарищи.

Установив эти первые факты, я немедленно сообщил обо всем этом через специального посланного в Центральный комитет (находившийся в это время в Гельсингфорсе) и просил выслать мне кого-нибудь из техников нашей Боевой организации с запасом динамита на две или три бомбы. Для меня еще неясен был план действий, но я хотел подготовиться ко всем возможностям. Через несколько дней, действительно, в Ревель приехала знакомая мне Павла Андреевна Левенсон (та самая «брюнетка с голубыми глазами», о которой я вскользь упоминал в главе о Боевой организации).

Она поселилась со своим запасом динамита, сняв комнату на окраине города (близ парка Екатериненталь, на морском берегу), и сообщила мне, что может приготовить три снаряда по шесть фунтов каждый или два снаряда по девять фунтов через два часа после того, как я ей об этом скажу. Я таким образом был уже хорошо вооружен для любых действий. Несколько товарищей из нашей партийной ревельской организации предложили свои услуги в качестве метальщиков.

Но главная моя задача заключалась в том, чтобы получить возможность проникнуть в тюрьму, то есть в башню «Толстая Маргарита». Мне удалось – это было уже после приезда Амалии в Ревель – познакомиться с нужными мне людьми. То были двое эстонцев, муж и жена. Муж был сидельцем и заведующим казенной винной лавки, жена его была знакома с одним из тюремных надзирателей «Толстой Маргариты»; фамилия их была Карстен. Оба они сочувствовали революционерам и охотно взялись мне помочь – особенно дорога была для меня помощь Марии Карстен. Она подробно рассказала мне о тюремных порядках «Толстой Маргариты» и даже нарисовала план расположения камер. Там, оказывается, были две большие круглые камеры – в верхней камере сидела часть арестованных на «Памяти Азова» (матросы с Оскаром), в нижней – остальные, среди них Илья со своими двумя товарищами, ревельскими рабочими.

В нижней части этой башни, в самом ее фундаменте, находились уборная и умывальная, куда по одному водили под охраной (один солдат) арестованных. Самая уборная, когда в ней никого не было, не охранялась, и в нее можно было проникнуть со двора.

На этом я и построил свой план, который сообщил товарищам из ревельской организации, и они полностью его одобрили. План этот заключался в том, что в условленное с Ильей время один из нас должен забраться в уборную и ждать там его прихода – солдат обычно оставался снаружи у дверей и в самую уборную не заходил. Затем он должен быстро переодеться в платье Ильи, дать ему свое платье и вернуться в камеру с солдатом вместо Ильи, а Илья в это время в переодетом виде должен был выйти из башни «Толстая Маргарита» и,