Несомненно, что в ходе операций, имевших место в указанные десятилетия, никто из командующих не хотел рисковать, дабы не понести тяжелых потерь. Это относилось как к людям наподобие Алариха и других предводителей отрядов, состоявших из вандалов, аланов и прочих, так и к римлянам. Крупные сражения происходили крайне редко, и ни одно из них не имело решающего значения. И Стилихон, и Констанций, по-видимому, предпочитали блокировать врага и тем вынудить его подчиниться, нежели противостоять ему открыто. Если же говорить о Стилихоне, весьма вероятно, что его военный опыт и талант были невелики и он знал об этом. Констанций, наверное, обладал большими способностями, но оба они являлись прежде всего политиками. Тяжелые потери было нелегко возместить; они могли повлечь дискредитацию командующего, за которой следовали его смещение и казнь. Равным образом и в случае с Аларихом возможность удерживать в повиновении значительные военные силы зависела от его авторитета; то же касалось и других варварских вождей. Изолированные отряды воинов или армии, находившиеся в глубоком тылу на территориях провинции, не имели постоянной возможности получать подкрепления. Более чем вероятно, что отряды, которым сопутствовал успех, имели обыкновение набирать рекрутов из числа воинов, пробиравшихся на территорию империи поодиночке или маленькими группами. Оборонительные сооружения на границе были не в том состоянии, чтобы кто-то мог этому воспрепятствовать. Упомянем также и дезертиров, и беглых рабов. Однако единственное, на что они уповали, было присоединение к какому-либо предводителю. Даже незначительные поражения, в особенности следовавшие одно за другим, обескураживали таких людей. Вероятно, своего рода подсказкой для них относительно того, как вести себя, также служило дезертирство военнослужащих. Крупные сражения прежде всего бывали сопряжены со значительным риском, если только предводитель не располагал силами, обеспечивавшими подавляющий численный перевес, а в таком случае враг вряд ли вообще захотел бы драться. Поэтому в ходе кампаний военачальники действовали «ощупью» и каждая из сторон стремилась получить преимущество, которое надеялась реализовать в ходе переговоров. Правители империи зачастую рассматривали вражеские части как боеспособные соединения, которые они смогут использовать в своих целях. Боевые действия протекали в форме стычек и набегов, и несомненно, что римская армия продолжала придерживаться тактики засад и неожиданных нападений. Исход кампании зависел от целого ряда малых операций, а не от крупных, детально спланированных сражений. При этом для участников событий разница была чисто теоретической: малая стычка могла повлечь за собой столь же тяжелые последствия и быть сопряжена с теми же опасностями, что и славное сражение. Аларих и его преемники надеялись добиться высокого положения и укрепить собственную безопасность, насколько это было возможно в рамках римской государственной системы. Они не могли сокрушить империю просто в силу того, что у них не хватало воинов. Ходили слухи, будто готы поклялись разгромить ее еще до перехода через Дунай; считается, что Атаульф говорил о своих планах заменить римскую империю готской. Он изменил свое мнение, решив, что римские законы необходимы, дабы править страной в мирное время. Но сам факт, что они действовали в те годы, когда в обеих империях сложилась нестабильная обстановка, затруднял достижение ими цели. Быстрое восхождение и падение лиц, сменявших друг друга за спиной императоров, привело к радикальным сдвигам в римской политике. В ряде случаев это лишило обоих готских лидеров возможности успешного проведения переговоров.

Прошло всего несколько лет после разграбления Рима, и император Гонорий отпраздновал в городе триумф — причем триумф над соперником-римлянином, что в первом или втором веке было бы немыслимо. Жизнь в городе продолжалась. Проходили заседания сената; когда не было гражданской войны, люди по-прежнему получали бесплатную пищу и посещали зрелища. В политическом отношении осады, предпринятые готами, и разграбление Рима не повлияли на жизнь империи: центр ее с давних пор неоднократно перемещался туда, где находился императорский двор. Если говорить о психологической стороне дела, то известие о разграблении потрясло римский мир и в том числе восточные провинции, у которых были своя столица и свой император. С точки зрения язычников, причиной катастрофы стало забвение старых богов. Христиане стремились опровергнуть эти претензии (их соображения мы рассмотрим ниже). Современные ученые, анализируя долгосрочную перспективу, склонны преуменьшать значение случившегося. С практической точки зрения это может быть вполне правильно, поскольку Западная империя продолжала существовать после 410 года, как и ранее. Но считать так — значит упускать основополагающий момент: правительство оказалось не способно предотвратить разграбление.

В конце концов именно бессилие правительства обращает на себя основное внимание, когда речь идет о данном периоде. Разрываемое внутренней борьбой, номинально возглавляемое слабыми императорами, а на практике — фаворитами или забравшими в свои руки власть военными (положение их не отличалось надежностью), оно оказалось еще менее способным к решению проблем, нежели режимы IV века. Да, оно столкнулось с военной угрозой, но то же самое случалось в прежние времена. Готская угроза носила несколько иной характер, она исходила из провинций (во многом оказалась следствием того, что ранее, в 382 году, готы остались не побеждены). Вместе с тем готы не имели численного превосходства. Но империи никогда не хватало войск, чтобы нанести поражение им, равно как и прочим врагам; единственное исключение имело место при вторжении армии Радагайса. Слабость империи, разумеется, провоцировала новые нападения, но ничего нового в этом не было. Никто не смог мобилизовать мощные ресурсы, которыми по-прежнему располагал Запад, дабы дать врагам достойный отпор. В итоге Западная Римская империя удовлетворялась присутствием союзных, но сохранявших по крайней мере частичную автономию племен на территории своих провинций. Власть императора в Равенне постепенно слабела.

Имя гунна Аттилы по сей день остается символом жестокости и разрушения. Он — один из немногих деятелей античной истории, чье имя до сих пор на слуху. Благодаря этому он оказывается в одном ряду с такими персонажами, как Александр, Цезарь, Клеопатра и Нерон. Из них лишь Нерон пользуется столь же дурной славой, поскольку Аттила стал олицетворением варварства в античном мире. Его биографию слишком часто смешивают с биографией другого завоевателя, жившего позднее и добившегося больших успехов, — Чингисхана. Бытуют образы тысяч узкоглазых воинов на низкорослых лошадях, текущих непрерывным потоком из степей под значками из волчьих хвостов, чтобы проливать кровь, разрушать, жечь города и громоздить груды черепов. В конце XIX века поначалу французы, а затем в большей мере англичане называли немцев гуннами; они не выбрали для этого слово «готы», «вандалы» или название любого другого народа, который можно было с вероятностью рассматривать в качестве предка современных немцев. В 1914 году именно «гунн» подверг «насилию» сохранявшую нейтралитет Бельгию. Здесь сыграло свою роль то, что имя это короткое и легко запоминающееся, что оказалось весьма удобно для авторов лозунгов и поэтов вроде Киплинга. Что еще более важно, оно олицетворяло врага, чей образ полностью противоположен всему благому и цивилизованному[64].