К работе надо подходить добросовестно. Я поскребла щеку, почесала бровь, потеребила мочку уха. А чего такого? Именно на мочке какие-то точки, стимулирующие интеллектуальную деятельность. Не знаю, что есть на брови и щеке, но мне тоже помогает. Я подняла руку и, выдыхая имена рун одними губами, изобразила кано, тейваз и ингус, чтобы диагностическая вязь повисела подольше, пока я во всем не разберусь. Зелень, голубизна и золото были на сей раз цветами магии. Светлые, чистые, свежие в пику затхлой атмосфере королевской спальни оттенки, насыщенные силой, как самой жизнью.

А вот увиденное через рунный анализатор меня совершенно не радовало. Грязно-серые, коричневые и черные пятна на месте тела короля, свет, едва теплящийся в груди, как язычок пламени на кончике трепещущей под порывами ветра свечи, и дополняющее весь этот визуальный ряд глубинное понимание: король Алларий очень-очень болен. Фактически не жилец.

— Как он? — Шепоток Риаллы и ее сопение несколько нарушили сосредоточенность.

— Если бы ваш монарх был лошадью, его проще было бы отвести на живодерню, чем вылечить, — откровенно ляпнула я пусть и не слишком тактично, но именно так просилось на язык.

Конечно, этот немощный ни в чем не виноват лично, он жертва интриг и обстоятельств, нагроможденных на том месте, которое изначально предназначалось достойнейшему из достойных. Но ведь и немалая вина его есть в том, что Артаксар балансирует на краю катастрофы. Король по духу и букве Изначального Договора должен быть опорой всему, а этакая гнилая поганка и себя-то удержать не способна. Потому я и испытывала, нет, не гнев, скорее брезгливую досаду.

— Есть ли способ излечить его величество? — покряхтывая, уточнил Шеллай, слишком многозначительно косясь на Киза, чтобы вопрос можно было истолковать исключительно как заботу о немощной коронованной особе.

Ну, еще бы! Разница между валяющейся на кровати марионеткой и самоотверженно бившимся за возрождение магии Артаксара весьма симпатичным внешне (даже экзотическим за счет розовых кончиков волос) киллером была слишком очевидна, чтобы возникли хоть какие-то сомнения. Вот ведь, от кого, от кого, а от старика не ожидала склонности к интригам. Он исподволь пытался подвести Киза к мысли, что лучшего варианта, чем добровольное взваливание им на плечи государственной власти, нет.

— Лечить? Нет, не вижу смысла, — пожала я плечами и, гася недоумение спутников вкупе с возможным негодованием заинтересованных сторон, пояснила: — Алларий слабоумный.

— О? — губки Риаллы округлились одновременно с глазками.

— Даже если я ухитрюсь вылечить превращенное в развалину тело и каким-то образом восстановлю психические функции, разум ребенка окажется в теле взрослого человека. Это жестоко. И… — Я поморщилась и отрубила, чтобы не уподобляться доброму хозяину, который собачке хвост по частям купировал: — Вашему королю пора умирать. Вставать на пути своевременной и необходимой смерти неправильно. Особенно из сиюминутных эгоистических побуждений. Прости, Киз.

Телохранитель скрипнул зубами и смолчал. Впрочем, скрип вышел красноречивее отборной брани. Не чувствуя ни грана вины за свое вроде бы жестокое решение, я еще раз посмотрела на хрипящее тело среди подушек и удивленно моргнула. Теперь у кровати наличествовала не только троица суетящихся слуг. Прибавился четвертый тип в темном плаще с капюшоном.

Фигура не была зловещей или таинственной, скорее я приняла ее как воплощение безмятежного, прохладного спокойствия. Вот бывают такие люди, коим присущ великий талант никуда никогда не спешить и всегда приходить вовремя. Этот неизвестный в плащике, казавшемся кусочком серых сумерек, протянул руку к Алларию. Нет, не бледную, а вполне себе смуглую. Из груди короля, как птица из клетки, вырвался огонек и чуть ли не с радостью вспорхнул на ладонь странного гостя. Тот повернулся в мою сторону. Под капюшоном оказалось вполне заурядное, каких тысячи, мужское лицо, оригинальное лишь выражением невозмутимой отстраненности. Мужчина едва заметно приподнял бровь, словно чуточку удивился тому, что его заметили, и слегка поклонился… мне. Именно мне, а не кому-то из нашей или второй, громогласно присутствующей в спальне, компании. Я машинально (вежливости никто не отменял) ответила кивком. Огонек по-прежнему мирно лежал на его ладони, когда незнакомец исчез из комнаты так же, как появился: совершенно незаметно и не прощаясь. Был, не делал ни шага и пропал, только пахнуло прохладой.

Риалла рядом со мной зябко поежилась, передернули плечами киллеры-телохранители, а Шеллай зашелся в приступе кашля.

— Интересно, это и в самом деле Смерть? — поинтересовалась я мнением общества, в общем-то принимая как должное персонификацию явления. Если есть боги и Силы, почему бы не быть и Смерти или… хм… Смертям, коль прочие представители экзотических видов существуют во множественном числе.

— Кто? Где? Что? — посыпалось в оба уха тенором, баритоном и сопрано.

Да уж, вопросы ничуть не были похожи на адекватный ответ. Они вообще никак не подпадали под категорию ответа. Пришлось пояснить более пространно:

— Импозантный дядя в темном плаще стоял у постели Аллария. Потом взял в руки светящийся шарик из его груди и ушел. Поклонился мне на прощанье. Вот я и решила, что он вполне мог быть Смертью, если его ни слуги, ни эти спорщики не разглядели и хай не подняли. Впрочем, спорщиков как свидетелей можно не учитывать. Они так орут, что и друг друга небось с трудом слышат.

— Мы тоже никого не видели у ложа, — настороженно ответил Гиз. То, что в комнате мог находиться кто-то неучтенный и потенциально опасный, несколько нервировало киллера. Выступая в роли скептика, он отметил: — К тому же король все еще дышит.

— Я, разумеется, не исключаю галлюцинацию, рожденную духотой, хотя предпочла бы что-нибудь более живописное. Но света в груди Аллария больше нет, и еще мне кажется, у него начинается…

Сменившийся темп дыхания царственного пациента отвлек целителей от вежливых препирательств со знатными визитерами. Оба врача посерели лицами и метнулись к ложу монарха с удивительным проворством. Тот, что пополнее, шикнул на слуг, выпроваживая их из комнаты. Второй, дождавшись, когда в зале станет меньше тремя персонами, на капризный вопль бело-сине-красного толстяка, решившего, что он дожал упрямых докторишек: «Так вы дадите ему зелье или нет?!» — ответил одним словом:

— Агония.

Весь шум, кроме шума, издаваемого телом на ложе, разом стих. Ох и везет же мне на мертвых королей! Я просто какая-то баньши для монархов. Сколько видела, столько при мне и померло. Что гамбургер на ножках из Милана, пытавшийся казнить моего друга, что этот вообще неизвестный тип коронованной наружности. После личного знакомства со мной выживали только эльфийские владыки. Аглаэль вон выгодный договор отгреб, а Лакс и вовсе венец принял. Наверное, на их расу мое проклятие не действует.

— Сколько ему осталось? — деловито осведомился желто-синий.

— Час, два, три, самое большее полдня, — навскидку определил пухленький целитель, отсчитывая пульс умирающего и вслушиваясь в хрипы, вырывающиеся из груди.