Словом «турок» именовали в Турции только нищету и голь нахотную, все же другие, будь они даже нищими на майданах, назывались гордо «османами». Европа уже сложилась из наций, как Дом отдельных кирпичей, и лишь Турция никак не могла стать государством национальным, ибо «османов» было мало, а их империя состояла из покоренных народов. Нигде (кроме, пожалуй, Анатолии и Румелии) турки не чувствовали себя дома — всюду они были лишь оккупантами! Эта первая странность империи османов. А вот и вторая: внутри империи деспотия уживалась с неким подобием демократии. Был султан, но аристократов не было. Любой грязный янычар, уличный торговец халвою или пленный раб-христианин мог достичь высоких постов в стране. Но зато он мог лишиться головы по капризу султана, и это тоже было в порядке вещей…

С давних времен считалось, что иностранные послы в Турции стоят «у Порога Счастья, сами прахоподобные». Алексей Михайлович Обресков предупреждал Петербург: «Начало всему в этой стране, как и основание ее, есть оружие. Выпустя сабли из рук, османлисы уже не ведают, за что ухватиться, и бьются как жалкие рыбы на песке…» Русское посольство располагалось в Буюк-Дере; Обресков с женою любовались по ночам светом маяков в Дарданеллах, а недалеко была греческая деревня Пиргос с водопроводами времен Юстиниана, но после разгрома Византии турки ни разу их не чинили, и потому для нужд посольства воду черпали из колодцев. На дворе четырнадцать лавров росли из одного могучего корня, образуя роскошный шатер прохладной зелени, а под лаврами бил фонтанчик, здесь же вкопали скамеечки для сиденья, где Обресков и обсуждал сегодня дела восточной торговли со своими секретарями… Их мирную беседу прервало неожиданное появление посольского кваса — служителя:

— Сераль султана выслал сюда янычар с пушками…

Верхом на ослике вернулась с прогулки молодая жена посла, Обресков велел ей в доме укрыться, поцеловал нежно на прощание:

— Чую, случилось нечто, и не знаю, когда свидимся…

Началось шествие посла к визирю. Янычары вели богато убранных коней, шли в ливреях служители и четыре драгомана-фанариота. За ними шагали Обресков и его свита. В приемной визиря было немало турок разного возраста и положения, среди них посол увидел реис-эфенди и быстро перетолковал с ним:

— Ахмет, скажи мне, что произошло?

— Визирь уже сменен, на его место назначили пашу Кутаиса, он человек грубый и войны с вами жаждет, завтра и меня прогонят. А ваши гайдамаки подрались с нами в пограничной Галте.

— Но послушай, Ахмет, это же не повод…

— Не повод! — перебил его рейс. — Но у Порога Счастья поводом к войне могут послужить даже украденные подковы с копыт сдохшего осла… Что делать, Алеко, если маркиз Вержен стучит в барабан, а наш султан решил стать мудрым «гази» — победителем!

В приемной Том-Капу прозвенел голос стражника:

— Великий визирь победителя-гази шести стран и семи поясов земли вселенной, да увеличит Аллах славу его, пожелал видеть прахоподобного посла российских гяуров — эфенди Обрескова.

— Да поможет тебе Аллах, — сказал рейс, отступая от русского посла, и Обресков шагнул вперед, словно в бездонную пропасть.

Пост великого визиря самый доходный, но и самый опасный: после отставки, как правило, следует смертная казнь. Надо иметь крепкие нервы, чтобы занимать эту дьявольскую синекуру. Впрочем, к чести турецких визирей, надо сказать, что они обладали нервами толще арканов: заведомо зная, что ждет их в конце карьеры, они грабили так, будто надеялись прожить тысячу лет.

Новый визирь Гамзы-паша встретил Обрескова развалясь на софе, и, когда посол начал традиционное приветствие, он сразу перебил его:

— Все-таки какие мы молодцы, что держим своих женщин в гаремах, как в лисятниках. Женщину нельзя выпускать даже на улицу, а вы, русские, помешались на бабах, коронуя их, когда вам вздумается, и вот результат… У вас в Подолии тридцать тысяч солдат с артиллерией!

— Двадцать, — поправил Обресков машинально.

— А какая, скажи мне, разница?

Разницы никакой, с этим пришлось согласиться.

— Если это вас так тревожит, — заговорил Обресков, придвинув к себе табурет (ибо сесть ему не предлагали), — то я в самых сильных выражениях отпишу о ваших тревогах в Петербург.

— Не дурачь меня! Ты уже слышал, что натворили твои солдаты в нашей пограничной Галте?

Обресков сказал: «России не уследить за действиями гайдамаков». Он при этом достал из кармана бумагу и подал ее Гамзы-паше:

— Из нее станет ясно, что французский барон де Тотт, будучи при ставке крымских Гиреев, подкупил галтского пашу Якуба, чтобы тот действия гайдамаков представил в самом ужасном свете…

Великий визирь, скомкав бумагу, зашвырнул ее в угол. Откуда-то из-под софы он извлек большую кожаную сумку с пряжками.

— Что нам твоя писанина? Вот, — от показал бумаги, отнятые в Яссах у дипкурьера Алексея Трегубова, — здесь инструкции, сочиненные императрицей и ее визирем Никитой Паниным, в которых они поучают тебя, как удобнее обманывать Диван и клеветать перед ним… Что ты скажешь теперь, негодный?

Обресков подумал и протянул руку:

— Если для меня писано, так покажите мне это.

— Нет, — быстро убрал бумаги визирь, — теперь выкручивайся сам, без подсказок из Петербурга, а я посмотрю, в какой смешной узел станет завертываться русская гадюка, когда на нее наступят. Ну ладно! Выйди отсюда, а я немножко подумаю…

Обресков вышел в приемную, оттуда спустился в султанский Сад тюльпанов, какому позавидовали бы даже голландцы. Здесь его поджидал прежний визирь, уже дряхлый, в большой чалме.

— Мне очень печально, — сказал он, — что все так заканчивается. Мы не вольны более в своем же доме: маркиз Вержен победил нас» Людовик Пятнадцатый вернул султану гребцов-мусульман с французских галер, а султан вернул гребцов-католиков с галер турецких…

Ах, как высоко в небе порхали сытые стамбульские голуби!

Удалив Обрескова, визирь принял у себя иностранных посланников, чтобы выявить их отношение к войне с Россией; свой опрос он начал с посла Франции, и маркиз Вержен сказал:

— О! Мой король будет безмерно счастлив, если могущество вашей славной султанской империи укажет России ее жалкое место в великой семье христианских народов.

Броньяр, посол венский, был красноречив тоже:

— Наша благочестивая императрица желает только дружбы с вашим султаном, мудрость которого оживляет меркнущую вселенную. Вена с удовольствием пронаблюдает издали за ослаблением варварской России, чтобы Польша избегла влияния схизматов.

Англия была озабочена своими делами в Америке и в Ост-Индии, а потому ее посол Муррей был содержательно-краток:

— Желая Дивану успехов, правительство моего славного короля охотно примет на себя роль посредника к миру, о котором скоро взмолится несчастная Россия, в ослеплении своем дерзнувшая нарушить величавый покой всемогущего турецкого льва.