— Не привело. Не следует забывать, что во Внутреннем Мире Антарктиды тоже господствуют арийцы, причем потомки тех арийцев, которые когда-то создали цивилизацию, известную у нас под названием цивилизации атлантов.

— Но в таком случае они не должны забывать, что в рейхе существуют и другие известные личности, другие вожди.

— Вы позволили мне не поддерживать этот разговор, рейхсфюрер.

— Откажетесь отвечать? — с ехидцей поинтересовался Гиммлер, очевидно вспомнив сейчас об одном из любимейших своих подчиненных — Мюллере, с его гестапо и гестаповской тюрьмой на Принц-Альбрехтштрассе, в которой обычно казнили высокопоставленных оппозиционеров фюрера. — Я понимаю — вы личный агент фюрера, национальный герой. Скажите прямо, я вас пойму.

И вот тут Скорцени почувствовал, как в нем вскипает ярость. Он прекрасно знал свою натуру: в тех случаях, когда люди обычно тушуются перед угрозами и шантажом власть предержащих, начинают паниковать или, по крайней мере, осторожничать, — он впадает в неудержимую ярость.

— С вашего позволения, — процедил он, — я ограничусь ролью благодарного слушателя.

— Не согласен, Скорцени. Вы, конечно, имеете право не реагировать на мои слова, но замечу, что роль у вас теперь вырисовывается куда более ответственная, нежели роль слушателя проповеди из церковной массовки.

— Я не терплю, когда меня заставляют выбирать между собой и фюрером, — молвил Скорцени, прежде чем успел вспомнить, кто является его собеседником. — Извините, конечно, господин рейхсфюрер… Но вы должны понять меня, — продолжил он далеко не извиняющимся тоном.

И тут Гиммлер прибег к тому единственному, что выводило из конфликтного штопора их обоих.

— Почему вы решили, что вас ставят перед выбором? Мы оба — люди фюрера, люди, преданные Германии и фюреру. И все, что предпринимаем, делается во имя фюрера. Разве не так?

— Это несколько меняет ситуацию, — благоразумно смягчил свою позицию и штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени, не забывая, что как офицер службы безопасности СС он такой же подчиненный Гиммлера, как и гестаповский Мюллер.

— Когда вы отправляетесь в Тибет?

«Значит, он не догадывается, что на самом деле лететь мне придется не в Тибет», — понял Скорцени и решил для себя, что уж по этому поводу откровенничать он не станет. Даже с рейхсфюрером СС. И если вдруг эта беседа станет известной фюреру, сохранение тайны экспедиции в Рейх-Атлантиду ему зачтется.

— На подготовку мне отведена неделя. Думаю, что в реальности приказ на выступление в экспедицию последует дней через десять. Или чуть позже.

— От чего это может зависеть?

— Фюрер предупредил, что перед началом экспедиции он обязательно встретится со мной.

— То есть он будет ждать, когда вы доложите о готовности группы.

— Очевидно, да.

— В таком случае дата начала экспедиции зависит не от фюрера, а от вас. Это упрощает нашу задачу. Думаю, группа должна состоять не более чем из пяти человек. Чтобы придать экспедиции наукообразный вид, вам понадобятся два специалиста-востоковеда. Завтра же они будут подобраны.

— Это важный момент.

— Не волнуйтесь, контингент ученых будет состоять из проверенных людей, а значит, все то, что должны будем знать только вы и я, — останется между нами. Официальный отчет тоже будет таковым, каким мы его утвердим. Зато вы можете быть спокойны, что эти ученые не станут исповедоваться в застенках гестапо. Мало того, мы позаботимся о том, чтобы в нужное время ученые стали учеными-призраками. Вы понимаете, о чем идет речь.

Скорцени, естественно, понимал, что призраками ученые станут после того, как их, уже в качестве отработанного материала, отправят в концлагерь. Но это уже в не его компетенции.

— Двух других для этой экспедиции мне позволено будет подобрать самому?

— Естественно. Причем одним из тех офицеров, которых вы, Скорцени, подберете сами, могла бы стать одна известный вам унтерштурмфюрер СС.

— Кто именно? — безмятежно поинтересовался штурмбаннфюрер, не заметив подвоха.

— Ваш «меч судьбы», прекраснейшая из германок, Лилия Фройнштаг.[102]

Скорцени напрягся и удивленно посмотрел на рейхсфюрера СС. Вот уж чьего имени он не ожидал услышать сейчас, так это имя Фройнштаг.

— «Меч судьбы», говорите?

— О нет, избавьте меня от каких-либо подозрений! Уж кто-кто, а Фройнштаг — не мой человек, — редко Скорцени приходилось видеть улыбку на лице этого, поражавшего своей жесткостью, рейхсфюрера СС. Но сейчас Гиммлер явно не поскупился. — Наоборот, ваш. Во всех отношениях.

— Но, видите ли, — явно смутился первый диверсант рейха, прекрасно понимая, какой подтекст заложен был рейхсфюрером в этом определении — «ваш человек». — Наши былые отношения с госпожой Фройнштаг…

— А я знаю, — не дал ему договорить Гиммлер, — что она прекрасно заявила о себе и во время подготовки к операции по похищению папы римского,[103]и в ряде других ситуаций.

— He возражаю, она действительно показала, что достойна мундира офицера СС.

— Мы убедились в этом еще тогда, когда она была офицером охраны женского концлагеря гестапо. Не зря ее назначили командовать взводом надзирательниц. Как записано было в послужном деле, «ее истинно арийская твердость, — все еще не сгонял улыбку со своего лица Гиммлер, но только теперь она уже становилась по-настоящему садистской, — проявлялась с безупречной жесткостью и преданностью фюреру». Иное дело, что проявлялась эта жесткость не только по отношению к заключенным, но и по отношению к подчиненным ей надзирательницам. И порой это уже была не жесткость, а настоящая жестокость, причем… ну, скажем так, с некоторыми сексуальными склонностями.

— Мне известна ее биография, господин рейхсфюрер, — резко напомнил ему Скорцени. Уж он-то хорошо знал, что под сексуальными склонностями Гиммлер имеет в виду те лесбиянские забавы, которым в женском концлагере предавалась не только Фройнштаг и прелестям которых сама Лилия была подвержена менее остальных. К тому же, они никак не повлияли на ее сексуальную ориентацию.