— А раньше вы не заметили?

— Нет. В том-то и штука. Вышли мы от коллекционера, я и Ник наши маски сняли, ну и думаем, конечно, что и Карсон свою снял. На нашей работе такие мелочи постоянно случаются и постоянно все портят. Нервничаешь и попадаешь впросак — не замечаешь простых вещей, того, что в глаза бросаться должно! — Хохотнув, Вэл опрокинул в себя виски. — Вот поэтому нам так Джимми и не хватало. Он все продумывал наперед, каждую мелочь, и все учитывал. Ведь классный нападающий в футболе видит разом все поле, верно? Так вот и Джимми в каждом деле видел все, что предстоит. И все, что может не получиться. Тут он был мастак, да что там — просто гений!

— Но он все это бросил.

— Ясное дело! — сказал Вэл и закурил. — Ради Кейти. А потом ради Аннабет. Сам он, между нами, думаю, бросать не очень-то хотел, но такова жизнь. Взрослеют люди! Моя первая жена что говорила? Что беда моя в том, что я никак не повзрослею. Я человек ночной, а не дневной, днем мне скучно, спать охота.

— Я всегда думал, что это будет по-другому, — сказал Дейв.

— Ты это о чем?

— О том, чтобы стать взрослым. Ведь это же значит чувствовать себя иначе. Чувствовать себя взрослым. Мужчиной.

— А ты так себя не чувствуешь?

Дейв улыбнулся:

— Иногда. Временами. Но по большей части я чувствую себя точно так же, как чувствовал себя в восемнадцать лет. Иногда только диву даешься: «Это у меня ребенок? Жена? Как такое могло произойти?»

Дейв понимал, что язык у него немного заплетается и слегка кружится голова, потому что он пьет натощак, но ему необходимо было объяснить. Чтоб Вэл понял, что он за человек, и полюбил этого человека.

— Думаю, я всегда надеялся, что однажды ощущение это станет постоянным. Понимаешь? Проснуться однажды утром и почувствовать, что стал взрослым. Что все вокруг, все вещи подчиняются тебе, ну, как раньше отцов изображали в сериалах.

— Как охранник Кливер, да? — сказал Вэл.

— Да. Или как все эти шерифы, ну, ты понимаешь, — Джеймс Арнис и прочие. Вот это мужчины! И — постоянно!

Вэл кивнул и отпил пива.

— Один парень в тюрьме мне вот что сказал: «Счастье — это только отдельные минуты, пришло и ушло, до следующего раза». А следующий раз когда еще будет! Может, через много лет. А вот горе… — Вэл подмигнул. — Это вещь прочная. Если уж пришло — не уйдет… — Он раздавил окурок. — Нравился мне тот парень. Крутые вещи говорил. Я еще виски выпью, а ты? — Вэл встал.

Дейв покачал головой:

— Да я еще эту не прикончил.

— Да брось ты… Чего теряться-то?

Дейв взглянул в его морщившееся улыбкой лицо и сказал:

— Ладно. Выпью.

— Вот молодец! — Вэл хлопнул его по плечу и направился к стойке.

Дейв глядел, как он стоит там, ждет своей очереди, болтает с одним из портовых рабочих, и думал, что здешние завсегдатаи знают, что такое быть мужчиной — не ведать сомнений, не мучиться, прав или не прав. Таких ничто не смутит в этом мире — ни окружение, ни то, чего оно ждет от тебя.

Да, это и есть страх, догадался он. Страх этот вечно был с ним, а в них вот страха не было. Страх поселился в нем с давних лет, прочный, как горе, о котором говорил Вэлу тот парень в тюрьме. Страх отыскал лазейку в душу Дейва и угнездился там, и с тех пор он вечно боится, что поступит не так, как надо, что все испортит, что поведет себя глупо; боялся, что не сможет стать хорошим мужем, хорошим отцом, как подобает настоящему мужчине. Страх жил в нем так давно, что, кажется, он даже не помнит, каково это — не чувствовать страха.

Проехала машина, и отблеск ее фар скользнул по входной двери, сменившись ярким светом прямо в лицо Дейву, когда дверь распахнулась, и Дейв, заморгав от яркого света, различил лишь силуэт входившего мужчины. Мужчина, видимо, был массивным, и одет он был в подобие кожаной куртки. Он казался немного похожим на Джимми, но крупнее и шире в плечах.

Но это и вправду был Джимми. Дейв понял это, едва закрылась дверь и зрение его начало проясняться — Джимми в черной кожаной куртке поверх темного свитера и брюк цвета хаки. Кивнув Дейву, он подошел к стойке, туда, где стоял Вэл. Он шепнул что-то Вэлу на ухо, и тот оглянулся через плечо на Дейва и что-то сказал Джимми.

Дейв начал чувствовать дурноту. Вот она — выпивка на пустой желудок, наверняка это она сказывается. А еще что-то беспокоило его в Джимми, в том, как он кивнул ему — с рассеянным и в то же время решительным видом. И почему это, черт возьми, он как будто разбух, прибавил эдак фунтов десять со вчерашнего дня? И что он делает здесь, в Челси, вечером, накануне похорон дочери?

Джимми подошел к их столику и опустился на место Вэла напротив Дейва. Он сказал:

— Как жизнь?

— Набрался немного, — откровенно признал Дейв. — А ты что, потолстел?

Джимми улыбнулся непонятной улыбкой:

— Нет.

— А кажется, что ты стал больше.

Джимми пожал плечами.

— Как это тебя сюда занесло? — спросил Дейв.

— Я сюда часто наведываюсь. Мы с Вэлом знаем Хьюи много лет. Так сказать, старинное знакомство. А что же ты не пьешь, Дейв?

Дейв поднял стакан.

— Да я уж и так принял достаточно.

— Ну и что плохого? — сказал Джимми, и Дейв увидел в руках у Джимми стакан. Джимми поднял стакан и чокнулся с Дейвом.

— За наших детей, — сказал Джимми.

— За наших детей, — еле выговорил Дейв, чувствуя себя к этому времени уже сильно не в порядке — он уплывал куда-то прочь от этого дня, во мрак и бред, где лица словно надвигались на тебя, а голоса звучали глухо, как со дна колодца.

Дейв опрокинул в себя стакан, сморщился, как от ожога, и тут в кабинку вошел Вэл, уселся рядом с ним и стал пить пиво прямо из графина.

— Мне всегда нравилось здесь.

— Хороший бар, — подтвердил Джимми. — Никто тебе не мешает.

— Это важно, — сказал Вэл. — Никто не мешает, не лезет в твою жизнь, не гадит ни тебе, ни твоим близким и друзьям. Верно, Дейв?

— Очень даже верно, — сказал Дейв.

— Вот забавный парень, — сказал Вэл. — Уморил.

— Да? — сказал Джимми.

— Еще бы, — заметил Вэл и сжал плечо Дейва. — Дейв — мужчина что надо!

* * *

Селеста примостилась на краешке кровати в мотеле, в то время как Майкл смотрел телевизор. На коленях у нее был телефон, и рука ее сжимала трубку.

В эти предвечерние часы, которые они с Майклом провели возле крохотного бассейна, сидя в проржавевших креслах, она постепенно словно уменьшалась в размерах, тоже начиная чувствовать себя крохотной, мелкой и пустой, видимой как будто издали, сверху, и такой ненужной, никчемной и, хуже того, — неверной.