Два века назад Саулина ехала этой же дорогой в карете. Меня охватила тоска по прошлому. Я вообразил себе строевые леса и непроходимые чащобы, покрывавшие землю Ломбардии там, где теперь были поля, безликие стандартные домики, фабричные и складские здания.

Мне хотелось найти то место, где располагалось давно исчезнувшее с лица земли селение Корте-Реджина. Наверняка я его уже миновал или должен был миновать, но Саулина не оставила точных указаний, если не считать упоминаний о расположенном несколько дальше по той же дороге на пути в Кассано селении Лорето.

Выехав на центральную площадь современного Лорето, я вспомнил, что здесь были церковь, часовня, старинная вилла, в XVIII веке перестроенная в гостиницу, а из этой гостиницы длиннейший подземный ход вел в расположенную посреди леса сыроварню, тайное убежище разбойника.

Я объехал площадь и направился к авеню Буэнос-Айрес, где во времена Саулины росли буки, березы, акации и платаны — целый лес, доходивший до самых Восточных ворот, ныне переименованных в Венецианские. Саулина, ехавшая в карете в обществе певицы Джузеппины Грассини в 1796 году, тоже следовала этим маршрутом.

Я мог бы остановиться на улице Мандзони, во времена Саулины именовавшейся Садовой дорогой в память о садах Торриани, но решил ехать вперед. Город был пуст. Вдали, у меня за спиной, все еще вспыхивали огни фар какой-то машины. Идиоты не переводятся и в самом центре города.

Я доехал до театра «Ла Скала», великого театра Джузеппины Грассини.

Я побывал и на Туринской улице, прежней контраде Палла. На ней располагалась гостиница «Колодец», где Рибальдо встречался с графом Порро.

Я пересек Боттонуто, безвозвратно исчезнувший с лица земли, и выехал на улицу Бергамини. Мне вспомнились Казимиро из остерии «Вымя» и галантерейщица Аньезе.

На улице Лагетто, где когда-то с барж сгружали розовый мрамор из Кандольи на строительство собора, я попытался найти то место у Кузнечного моста, где стоял дом Обрубка. Но не было больше ни мостов, ни хранилищ угля — этих старых домов с деревянными балконами, украшенными красной геранью, ни белья на веревках, сушившегося на солнце, — словом, никаких примет, кроме тех, что рисовало воображение.

Было поздно, уже около полуночи, когда я вернулся в «Гранд-отель». Оставив машину на улице Красного Креста, прямо у кинотеатра «Капитоль», я вышел на тротуар, чтобы обогнуть угол и выйти на улицу Мандзони.

Удар кузнечного молота в грудь свалил меня с ног. Боли я не почувствовал. Это было похоже на смерть. Только потом я услышал выстрелы, но ощутил скорее растерянность, чем испуг, и замер. Странное ощущение: все тело как будто наполнилось пустотой. Горькая улыбка тронула мои губы: я ведь знал, что рано или поздно меня убьют.

Я взглянул вдаль, в самую глубину улицы Мандзони, где когда-то был въезд в город через Новые ворота. Ветер прошлого остудил мой лоб, потом меня ослепило видение белой кареты, легкой, как снег. На дверце красовался герб Альбериги д'Адда. Саулина в подвенечном наряде сидела рядом с маркизом Фебом. Она улыбнулась мне, вышла из кареты, наклонилась надо мной, потом, не обращая внимания на свое великолепное белое платье, опустилась на мостовую, положила мою голову к себе на колени и со слезами сказала:

— Любовь моя, что они с тобой сделали?

Я по-прежнему слышал ее голос, но смысла слов не понимал. Потом мое сознание окутала непроницаемая тишина.

* * *

Я пытался высвободиться, пробиться к свету, но кто-то мешал мне двигаться, давил на грудь. Если бы только мне удалось подать знак Обрубку из Кандольи, он бросился бы мне на помощь на своей тележке, он освободил бы меня, хотя эта его бадья на колесах грохотала, как гром небесный.

Появилась Лаура, моя жена, одетая и выглядевшая в точности, как Джорджиана Формиджине, правда, лишенная ее грации. Она обмахивала мое лицо веером.

— Нужно было ехать в центр реанимации, — говорила она. — Видишь ли, дорогой, остановка сердца — это не шутка.

Я ее терпеть не мог. Пустая, бесцветная, глупая, она любила повторять, как попугай, последнюю услышанную фразу. А тем временем Альберто Валери, мой отец, не умиравший на больничной койке, а молодой, здоровый, красивый, в вельветовой куртке и коротких широких бриджах, сидел на ступеньках крыльца виллы Альбериги в Кассано и курил сигарету.

— Папа, погаси ее, ради всего святого, — умолял его я. — Мне трудно дышать от этого дыма.

Мой отец улыбнулся и затоптал окурок подошвой башмака. Мне вроде бы стало лучше.

— Спасибо, — сказал я.

— Тебя ищет Стелла Диана, — предупредил он, указывая внутрь виллы.

Я заглянул за порог, но увидел не Стеллу Диану, а Саулину в обнимку с придворным лекарем Фортунато Сиртори. Боль исчезла: я понял, что обознался. Придворного лекаря не было на вилле, он был со мной в туннеле и с нечеловеческой силой расталкивал всех в стороны.

— Скоты! — орал он. — Вы что, не видите, что он у вас кровью истекает? Все, все прочь отсюда! Я сам им займусь!

Медленно, без толчков, я начал подниматься к свету. Я пришел в себя и понял, где нахожусь: в палате интенсивной терапии. Слава богу, меня избавили от трубок, мешавших говорить.

— Привет, — сказал женский голос. Поверх белой медицинской маски на меня смотрели светлые глаза с золотистыми искорками.

— Саулина, — прошептал я.

— Я Стелла Диана, разве ты забыл?

— Ты мне так и не сказала, как твоя фамилия…

— Альбериги д'Адда, — ответила она, улыбаясь гла-зами.

— Ты — последняя из потомков Саулины, верно?

— Не утомляйся, а не то твои коллеги меня выгонят. Они такие строгие. Они выставили отсюда даже твою жену.

— Так ей и надо. Сколько времени прошло?

— После операции? Два дня. Из тебя извлекли две пули. Та, что должна была стать смертельной, отклонилась из-за табакерки.

— Мне повезло.

— К тому же у тебя очень опытные коллеги. О тебе пишут все газеты.

— Просто удивительно, что заказное убийство все еще считается сенсацией.

— Полиция ждет, пока ты очнешься. Тебя хотят допросить.

— А я умираю от желания рассказать всю правду.

Я знал, что поправлюсь. Теперь у меня было больше причин выжить, чем когда бы то ни было. Я сам разрешу страшную загадку, едва не стоившую мне жизни.

Меня опутали целым лесом трубок. Я увидел, как к кровати подошел Фульвио Ринальди. Я узнал его тощую фигуру и очки в золотой оправе. Если кто-то и вырвал меня из лап смерти, то это был он.

— Как мои дела? — спросил я.

— Ты будешь жить, белый человек, — возвестил он с шутливой торжественностью. — Сам-то ты как себя чувствуешь?

— Паршиво.

— Ну, стало быть, я прав: тебе уже лучше.