Дружина Святослава не сидела в городце сложа руки: бояре со своими отроками разъезжали по округе, собирая со случан военную дань. Противиться никто не смел, и все уже поняли, что попытка отсидеться в лесу, бросив селение, обходится дороже уплаты дани. Всякий день в Веленеж привозили припасы для войска, пригоняли скотину, приводили полон. Бояре состязались, кто возьмет добычи больше и лучше. Ездили на ловы, привозили крупную дичь – туров, оленей, лосей, вепрей. Веленежские женки целыми днями хлопотали в поварне, новая челядь без устали молола муку на хлеб и блины, на Перемиловом дворе устроили несколько новых ям, выложенных камнем, где запекали туши. Святослав повеселел: ему нравилась эта война. Мятежная земля Деревская лежала у его ног безмолвной и покорной, и гриди отцовских сотен, зрелые мужи в шрамах от давних ран, смотрели на него не как на отрока – как на истинного вождя, приносящего им славу и добычу.

Один день выдался особенно удачным. Святослав ездил с отроками на лов и сам заколол сулицей некрупную дикую свинью, а потом, преследуя оленя, наткнулся на болотный городок, где пережидали киевскую грозу жители двух ближних весей. Священное место было защищено лишь невысоким валом, обороняться веснякам оказалось не по силам, и князь забрал в челядь всех, кто был к тому пригоден.

На радостях Святослав велел устроить пир в обчине веленежского святилища.

– Вы все получите свою долю! – говорил он, сидя во главе стола на трех подушках, чтобы возвышаться над верной дружиной. Пить наравне с мужами Асмунд своему юному воспитаннику не позволял, но на князе лежала обязанность пригубить каждую новую братину, отправляя ее в плавание вдоль стола, и Святослав уже был немного навеселе. – Я награжу каждого, кто отважен и верен мне. На всяком киевском дворе будет челядин деревского рода. Сыновья бояр деревских будут вам дрова колоть, а дочери – на ночь разувать.

– Я уже себе присмотрел! – загомонили веселые гриди.

– Слава князю нашему!

– А как быть, коли на всех не хватит?

– Отдай мне вот эту! – Сфенкел со смехом показал на Перемилову дочь, что вошла с блюдом горячих лепешек.

Девушка попятилась. Вслух она говорила мало, но голубые глаза ее были весьма красноречивы. Сейчас они выражали испуг: буйство гридьбы пугало ее, и она охотно не показывалась бы в обчине, однако прислуживать княжьей дружине приходилось всем.

– Нет, княже, смилуйся! – Перемил вскочил со своего места и подался к Святославу. – Это же моя дочь единственная!

– Так и что? – прищурился Святослав. – Таль берем со всех бояр деревских. С тебя тоже. Коли дочь одна – ее и возьмем.

– Дани брать не будем, – добавил Асмунд, – и так мы твои припасы подъели, дичь в угодьях повыбили. А что до тальбы – порядок на всех один. Кто клятву приносит, тот и таль дает. Жить твоей дочери в Киеве.

– Свенельдич! – Перемил повернулся к Мистине. – Ты хоть заступись за нас! Ведь моя дочь уже твоему брату обещана, сговорена…

– Брату? – среди общих удивленных выкриков Святослав подался вперед. – Люту?

Йотуна мать… Мистина сжал кулак на колене под столом. Распятнай тебя в глаз!

– Это не было сговором, – ничем не выдавая своей досады, Мистина покачал головой. – Я от отца не слышал об этом ни слова, и сам Лют тоже и не упоминал ни о каком обручении. Ведь это был не настоящий сговор? – Он посмотрел на Перемила. – Вы с моим отцом всего лишь толковали за пивом, что, мол, недурно бы детей сосватать, коли у одного серая уточка в дому, а у другого ясный сокол?

– Мы со Свенельдом покойным уговорились твердо. Он хотел дать сыну еще год-другой возмужать, а насчет приданого, насчет вена все у нас устроено.

Кияне смотрели на Мистину так, будто его вдруг уличили в немалом проступке. Прошлой зимой замысел породниться с деревским боярином проступком не был. Но теперь, после убийства Ингвара и обвинений Мистины в измене, это был почти камень на шею.

– Ты можешь пойти к присяге, что у тебя был уговор об этом браке с моим отцом? – спокойно обратился он к Перемилу.

– Могу, – боярин побледнел, но держался твердо.

– Оно имоверно[15], – кивнул Мистина. – Когда мой отец задумывал этот брак, ничего худого в нем не было.

– А ты теперь от слова отцова отрекаешься? – поддел его Грозничар.

– Отец не давал слова, а свои помыслы он забрал в могилу. И с тех пор слишком многое изменилось. Тогда мой брат был сыном челядинки, а теперь он вольный человек, я сам вручил ему меч, и он доказал, что достоин его носить. Я не желал бы себе лучшего брата, даже будь он сыном моей матери. И теперь он может рассчитывать на лучшую женитьбу.

– На какую это – лучшую? – с насмешкой спросил Грозничар.

– Там будет видно, – Мистина снисходительно взглянул на него. – Люту восемнадцатая зима лишь кончается – спешить некуда.

– Разборчивые вы какие! – захохотал Грозничар. – Уж не княгиню ли какую хочешь ему сыскать?

– А отчего же нет? – улыбнулся Мистина. – Тут за столом есть такие мужи, что род от простых хирдманов Олеговых ведут, а в жены дев княжьего рода получили.

Грозничар набычился, но замолчал: Мистина сказал о нем самом. Его дед, Торстейн, был посадником Олега Вещего в новом городе на левом берегу Днепра; его отец, Чернигость, завершил постройку стен, дал городу свое имя и погиб в самом начале греческого похода. Своим званием князя черниговского Грозничар был обязан браку с родной сестрой Эльги, Володей. А вспомнив об этом, он неизбежно должен был вспомнить и поединок с Мистиной, когда был сильно бит в Олеговой гриднице на глазах у всей дружины. С тех пор Грозничар, что понятно, не любил Мистину, однако помнил берега. А угадав, что Святослав относится к отцову воеводе с настороженностью, тут же принял сторону юного племянника.

Бояре переглядывались, с ожиданием посматривали то на Святослава, то на Мистину. Все думали об одном и том же и хотели знать – известно ли юному князю о том деле?

– А ведь такой брак, – Себенег кивнул на Перемила, имея в виду его дочь, – вам, Свенельдич, и на руку был бы. Ты, княже, не думал еще, кому дальше землей Деревской править, дань собирать? Кому, как не Свенельдичам? Они все тут знают – людей, пути, угодья.

– Только не за всю дань деревскую, как при Свенельде было, – подсказал Сфенкел. – А, скажем, за четверть.

– Ингвар преемнику Свенельда хотел назначить треть, – поправил Тородд.

– Ту малость, что здесь в ближайшие лет десять собрать будет можно, – усмехнулся Мистина, – и дитя в платочке за пазухой унесет. У тебя, княже, своя дружина есть, молодая да задорная – вот для нее и дело.

Как в прежние годы любой из бояр отдал бы пару пальцев за право сбора деревской дани, так теперь все жаждали спихнуть эту обязанность на Мистину. Хорошей дани разоренный край не даст еще много лет, а находиться здесь кому-то из русов теперь опаснее, чем в любом другом месте. Но и Мистина понимал все это не хуже прочих. Да и покидать Киев, когда Эльга овдовела, ему хотелось еще меньше, чем прежде.