Писец, сидевший на обычном месте у ее левой ноги, встал и прочитал:

– Приветствую вас, ваше величество! Ваша красота сверкает ярче звезд. О! Глаза мои слабеют, я не могу взирать на нее больше!

– А теперь повтори! – сказала она, хотя ее плечи тряслись от смеха, и он повторил, хотя его голос был плохо слышен, потому что говорил он в пол.

– Теперь можешь встать, – сказала она наконец, и он вскочил, улыбаясь от уха до уха.

– Ваше величество ничего не забывает, – заметил он. Она холодно кивнула:

– Разумеется. И для тебя, яркая пташка, я приготовила инспекцию визирата твоего отца на Юге, которым ты давно пренебрегаешь, предпочитая гоняться за моими горничными.

Раздача привилегий и наград продолжалась. Наконец село солнце и рога позвали к обеду. Хатшепсут поднялась, и было видно, как она устала под тяжестью почти неподъемной коронационной мантии.

– Давайте вместе поедим, – сказала она, переводя пристальный взгляд с одного на другого, – а затем продолжим делать то, что мы уже начали делать в Египте. Пусть никто в будущем не скажет, что эта страна пострадала от нас!

И они вместе пошли праздновать, и все поднялись на возвышения для царского стола, чтобы выпить за ее здоровье. Но никто из них, за исключением осторожного Сенмута, не заметил, что Яму-Нефру и Джехути, а также Сен-Нефер ели отдельно, спрятавшись в углу за колонной-лотосом. Они не смеялись. Неподалеку от них Тутмос и его мать злыми глазами смотрели на веселую компанию на помосте.

Ближе к полуночи Хатшепсут скинула тяжелую мантию, хлопнула в ладоши, и веселье началось. Ей особенно хотелось увидеть танцовщиков, которых Хапусенеб купил в одном из прибрежных городов Севера. Они оказались не только танцовщиками, но и акробатами, и Хатшепсут была просто заворожена их прыжками, сальто и вращениями, исполняемыми под неизменный бой барабана и музыку странных инструментов, по струнам которых ударяли, а не щипали, как струны лютни. Когда они кончили, а она наградила их золотом и велела повторить выступление, Хапусенеб подарил их ей. Еще ее восхитил леопард, который умел делать всякие трюки. Его тоже подарили ей. До глубокой ночи лучшие артисты империи развлекали ее, а рабы подливали вино и меняли конусы с благовонным маслом на головах пирующих. В нагретом светильниками воздухе увядали целые груды и ковры из цветов. Менх, который вечно валял дурака, напялил тонкое платье танцовщицы, нацепил на руки девичьи медные браслеты и теперь то важно выступал, то мелко семенил вокруг Хатшепсут. Она посмеялась, но сказала, что в роли бесшабашного колесничего он нравится ей больше. Раздавленный, он поплелся к своим ухмыляющимся дружкам. Хатшепсут встала, требуя тишины.

– Время идти отдыхать, – сказала она, – но сначала я хочу услышать песню великого Ипуки, благословенного певца богов. Юсер-Амон, помоги ему.

Старик подошел к возвышению, тяжело опираясь на плечо Юсер-Амона. Годы согнули его почти вдвое, он совсем поседел и часто был болен, но его голос не утратил своего очарования.

Хатшепсут подарила Ипуки дом с собственным садиком для выращивания ароматных трав, чтобы он мог наслаждаться запахами невидимой для него зелени и в мире окончить свои дни. Благодарный певец сел, положив лютню поверх костлявых коленей. Все ждали, предвкушая удовольствие, наблюдая за движениями незрячих глаз певца, пока его пальцы настраивали струны. Наконец он был готов.

При первых словах Сенмут возмущенно повернулся к Хапусенебу.

– Это же песня, посвященная Имхотепу! – яростно зашептал он. – Зачем он ее выбрал?

Хатшепсут сердито шикнула на него, и Сенмут, так и не разгадав загадку, стал слушать, как могучие торжественные аккорды сотрясают огромный зал, обрушиваясь на людей, точно суд богов.

Проходят люди, и другие нарастают им взамен

С времен древнейших.

Боги, что прежде были, спят в пирамидах,

И честь, и слава

В пирамидах погребены.

Нет больше тех, что строили дома.

Что сталось с ними?

Я слышал разговоры об Имхотепе с Хардедефом,

Словами чьими люди и поныне говорят.

Где теперь их дом?

Пали воздвигнутые ими стены, нет больше их жилищ,

Словно и не бывало никогда.

Никто оттуда не придет, никто не скажет нам, как

Их дела, не нужно ль им чего,

Никто нас не утешит до тех пор, покуда нам самим

Пора настанет отправляться по их следам.

Так радуйся, что в силах ты заставить себя забыть

О том, что будет время

И люди тебя к богам причислят.

Следуй путем своих желаний, пока живешь.

Умащайся миррой, носи тончайший лен и

Радуйся всем чудесам,

Что создал бог.

Пусть радость окружает тебя повсюду и сердцу

Не дает стареть.

Следуй путем своих желаний, твори добро себе.

Твори что хочешь на земле и сердца не гневи,

Покуда скорби день

Не грянет для тебя.

Но тот, чье сердце тихо, не внемлет скорби,

И плачем не поднять из гроба

Никого.

Затихли последние печальные аккорды, но пьяная компания не спешила дарить аплодисменты. Ипуки их и не ждал.

Хатшепсут пошевелилась.

– Благодарю тебя за урок, мудрейший, – сказала она. – Важно напомнить царю о таких вещах в день триумфа.

Ипуки на миг спокойно склонил голову и встал, обеими руками сжимая лютню. Юсер-Амон помог ему покинуть помост, и певец растворился во мраке.

Хатшепсут отпустила всех и сама торопливо покинула зал; тени усталости залегли у нее под глазами. Гости двинулись за ней, осторожно прокладывая себе путь меж разбросанных подушек, опрокинутых бокалов, перепивших гуляк к тихим, залитым светом факелов коридорам.

Хатшепсут крепко проспала несколько часов, утомленная излишествами предыдущего дня. Проснулась легко, за несколько минут до рассвета, и села в постели, с волнением ожидая момента, который должен был стать вершиной всех ее стремлений. Она велела Нофрет переставить кресло так, чтобы из окна был виден восток, и едва она встала с ложа и подошла к нему, кутаясь в халат от утренней прохлады, как услышала шаги верховного жреца, второго верховного жреца и прислужников, которые собирались в коридоре. По ее приказу Нофрет распахнула дверь, и они – Хапусенеб, Ипуиемре, маленький Тутмос и прочие – почтительно остановились, а комната наполнилась благовонным дымом. Хатшепсут неподвижно сидела, глядя на восток, туда, где краешек ярко-красного Ра затрепетал над горизонтом, и едва его лучи коснулись ее лица, жрецы грянули прославляющий ее хвалебный гимн:

– Здравствуй, воплощение мощи, встающий, как Ра на востоке! Здравствуй, воплощение священного!

Она принимала их поклонение со смешанным чувством гордости и страха, ревнивая жадность наполнила ее. Все это принадлежит ей по праву рождения: и трон, и земля, и бог. Когда гимн подошел к концу, завершившись взрывом восхвалений, Ра окончательно освободился от объятий ночи и пустился в дневное путешествие. Двери спальни закрылись, и жрецы отправились в храм – ждать, когда она придет совершить свой утренний ритуал.