Вопросов больше не оказалось.

– Выполняйте».

Я снова отложил папку. Вот, значит, когда прозвучал первый звонок: в самом начале века. И вот где главный корень той агрессивности, что столь пышно стала разрастаться в Штатах еще в конце двадцатого века. Собственно, и тогда (судя хотя бы по запискам моего деда, едва ли не последним, сохранившимся от него) всем было ясно, что подняло такую мощную волну в общественном мнении Америки: неожиданно тяжелая и, для большинства, необъяснимо тяжелая – постыдно тяжелая победа! – в очередной операции по наведению порядка в Ираке. Очень многие поняли, что такая победа является предупреждением о грядущем поражении, и для того, чтобы доказать свое право диктовать свои условия всему миру, нужна еще одна победа, быстрая и несомненная. Тогда и настала очередь Ирана – непримиримого идеологического оппонента Штатов.

Как я знал и раньше, дела тогда развернулись молниеносно: уже склонившийся было к очередному самоограничению в экспорте нефти и использовании своего воздушного пространства Иран внезапно – буквально за день – круто изменил позицию и заявил, что ни на какие уступки насильнику более не пойдет, а все те условия, что были продиктованы Тегерану за предыдущие двадцать лет, с негодованием отвергает. Подобная наглость, естественно, требовала немедленного воздаяния; и хотя до выборов в Штатах оставалось еще полтора года, президент немедленно отдал команду, к выполнению которой все были заранее готовы. Авианосцы и так уже стояли на исходных, ракетные крейсера и две подводные лодки – тоже. Самолеты поднялись. Ракеты стартовали. Все покатилось по привычным рельсам. И тут же все перевернулось. Пошло под откос. Крылатые ракеты были перехвачены, еще не долетев до побережья, иными словами – в считанные минуты. Никто не мог понять – как. Самолеты начали падать в море – ни один из них не дотянул до посадочной палубы. Три или даже, помнится, четыре ракеты повернули назад – к своим стартовым устройствам, их пришлось взорвать самим же хозяевам, но на одной команда самоуничтожения не прошла – и крейсер, рядом с которым она финишировала, вынужден был выйти из операции. Никто не мог понять, что же происходит: иранские перехватчики не поднимались, вся авиация была, напротив, убрана в укрытия; антиракеты тоже не были запущены. На самом же деле битву в воздухе выиграли вирусы – компьютерные, разумеется, которые не позволили ни единому устройству ни в одной из выпущенных ракет и ни на одном из стартовавших истребителей сработать так, как полагалось. Идея была не новой, однако новым оказался способ внедрения вирусов, разработанный у нас – он позволял вторгаться в чужие схемы на любом расстоянии и взламывал всякую защиту. Это и было тем средством, по-видимому, которое имели в виду генералы во время записанного Филиным-старшим давнего разговора.

В Америке реакция – вероятно, благодаря неожиданности – оказалась на порядок сильнее, чем можно было предполагать. Негодование по поводу вьетнамской войны (в свое время) и даже то, что возникло после одиннадцатого сентября ноль первого года по сравнению с этим взрывом возмущения было легким бризом по сравнению с торнадо. Встал вопрос об импичменте президента. Объявили национальный траур. Демонстрировали. Но самым сильным оказалось чувство обиды на весь мир: в то время как Америка желала всем только добра и всегда и везде лишь охраняла и поддерживала мировой порядок (каким он представлялся не только Вашингтону, но и едва ли не любому американцу), неблагодарные – в первую очередь, разумеется, ближневосточные мусульмане – вместо признательности осмелились поднять руку! Кричали о возмездии; но в этом отношении имелся уже опыт того же Вьетнама, убеждавший в том, что для любого возмездия нужна прежде всего уверенность в успехе; теперь ее, естественно, не было. И сразу же стало ясно, в какое русло пойдет народное волеизъявление: «Они нас не хотят – ладно, мы им покажем!»

Разумеется, транснациональные компании – те из них, чей капитал не был американским, полагали иначе – но сейчас не время было дискутировать. Реваншизм стал укореняться все основательнее, усиливались торговые войны. Россия же, официально никак в эти дела не втянутая (что было, конечно, секретом Полишинеля), почувствовала надежную почву под той своей ногой, которой намеревалась встать – и встала, вновь встала на Ближнем Востоке.

Интересно, что Израиль в то время скромно промолчал, не участвуя ни в вашингтонском плаче, ни в арабском триумфе. Но – как у меня давно уже записано – движение на иерусалимско-московском шоссе (воображаемом, конечно) сразу же стало на порядок интенсивнее.

Вот такие были плюшки.

Надо полагать, эти события и дали толчок российской мысли, придали ей не только ускорение, но и ориентировали в нужном направлении: на юго-восток. Следовательно, отсюда и надо начинать отсчет той марафонской дистанции, к финишу которой мы сейчас (Постучать по дереву!) более или менее благополучно приближались.

Я взглянул на часы. Оказалось неожиданно поздно.

Я не утерпел – снова позвонил в Реанимацию. Мне доложили, что все в порядке. Только вот о Наташе никаких новостей не было. Исчезла, растворилась где-то в Московской губернии. Почему? По своей воле?

Или да, или нет. Полная, как видите, ясность.

Хорошо – и весьма полезно – было бы уснуть. Но я знал, что не получится. И потому, что сон не шел. А еще более – от ощущения, что день пока что не кончен и что-то еще должно произойти.

Да и дел еще было достаточно. Например: следовало, не откладывая, разобраться с охотой, объектом которой являлся я сам. Завтра не должно было произойти никаких неожиданностей. А если меня кто-нибудь все-таки прищучит – это окажется если и не совсем неожиданностью, то, во всяком случае, крупной неприятностью. И не только для меня. Сейчас, когда Наташи не было рядом, собственное земное бытие вовсе не казалось мне вещью столь уж ценной. Но важнейшим продолжала оставаться Игра – а в нашей команде у меня была далеко не последняя роль.

Ну что же – разложим по полочкам, попытаемся подумать.

Эпизод первый: уже на вокзале меня опознали, как Салах-ад-Дина Китоби.

Это было бы мелочью, достойной забвения, если бы не то обстоятельство, что два с лишним года тому назад я действительно побыл недолго в Москве именно под таким именем. Тогда – да и потом – казалось, что никто – кроме двух человек, ради встречи с которыми я тогда и вынужден был приехать – об этом визите не знал.

Выходит – знали.

Вопрос: чего хотел человек, обратившийся ко мне на вокзале? Вывести меня из строя? Или, наоборот, о чем-то предупредить?

Если он был от друзей – почему назвал меня тем, одноразового пользования, именем, а не обратился как к Веберу? Своим моя нынешняя ипостась была известна.

Однако кроме известных друзей могли быть еще и неизвестные, не обладавшие информацией насчет условий моего нынешнего приезда.

Первый икс в системе уравнений.

Дальше: существует ли связь между человеком с вокзала – и тем, кто стрелял в меня после посольского приема? Возможно, это один и тот же человек. Но вполне допустимо и противоположное: совсем другая служба. Ведь устранить меня можно было и прямо на вокзале: скажем, прилепить пластик к такси в последний миг, когда и шофер, и я уже сидели в машине. Видимо, это все-таки разные силы. Примем за данность, что связи между иксами первым и вторым не существует. Я уже раньше отметил, что выстрел был организован плохо, поспешно, что указывало на то, что идея покушения возникла спонтанно, там же на приеме. Официант? Очень похоже. Что я делал на приеме? Только разговаривал. С персом и с американцем. Ну и, разумеется, с шейхом.