— А какое мне до этого дело, черт возьми?

— Прошу прощения? — встрепенулся Каррера.

— Извините, — развела руками Мерри, — но мне все это до смерти надоело. Меня просто уже воротит. Я сбежала из Лидо, сбежала от фестиваля и теперь хочу сбежать от Сансовино вместе с Каналетто, Веронезе и всеми остальными. Я все утро бродила по трущобам…

— Но почему? И почему именно по трущобам?

— Потому что здесь они такие печальные.

— Я понимаю, это очень романтично.

— Извините еще раз, но я и вправду очень устала. От всего, в том числе и от Венеции. Тем более что она столь же ирреальна и иллюзорна, как я сама.

Каррера призадумался. Посмотрел в сторону, потом снова взглянул на Мерри.

— Напротив, вы очень реальны, — сказал он. — Или вы считаете, что голь перекатная, населяющая трущобы, которыми вы так восхищаетесь, более реальна, чем вы? Нет же, как раз эти простые люди и ходят в кино, любуются на вас и живут мечтами о вас и о роскошной жизни. Благодаря только вам они и существуют. И для них именно вы воплощаете реальность. Они влачат жалкую, скучную и убогую жизнь. Вы же вселяете в них проблески надежды, света и радости. Надежду на лучшую жизнь.

— Нет, нет, — замотала головой Мерри. — Вы говорите о настоящем искусстве. Фильмы, в которых снимаюсь я, не относятся к такому искусству…

— Ничего подобного, — возразил Каррера. — Хотя это и очень печально. Они как раз и относятся. Качество — интеллектуальное или художественное качество — фильмов сейчас отошло на второй план. Главное теперь — насколько зритель в состоянии отождествить себя с героем. Если это удается, то все в порядке: зритель верит картине, а раз так, то картина хорошая.

— Как это грустно.

— Да, но я стараюсь об этом не думать.

— Почему тогда вы снимаете картины?

— Просто чтобы позабавиться.

— Дорогое увлечение, не так ли?

— Нет, вовсе нет. У меня есть спонсоры. К тому же до сих пор мне везло. Мои фильмы имели успех, хотя я вовсе к этому не стремился. Если я вдруг утрачу интерес, то перестану снимать.

— Мне это непонятно, — сказала Мерри. — Зачем вы это делаете? Что именно вас забавляет?

— Если вам это и в самом деле интересно, то знайте: фильмы я снимаю потому, что я своего рода сексуальный маньяк. Извращенец. Обожаю наблюдать за тем, что обычно принято скрывать от посторонних глаз. В этом смысле все режиссеры — извращенцы. Вуаёры. А актеры и актрисы, наоборот — эксгибиционисты. Бесстыдно выставляются всем напоказ. Я видел ваши прекрасные фотографии в «Лотарио». Глядя на них, я подумал, что вы — прирожденная киноактриса. Идеальное перевоплощение. На фотографиях вы такая дразнящая, доступная, зовущая, а ведь все это только игра! Вам, должно быть, странно, что в венецианском искусстве начисто отсутствует сексуальное начало. А ведь кино — отражение жизни. Мы боремся за вкус, согласен, но было бы верхом лицемерия отрицать, что едва ли не в первую очередь зрителя влечет эротическое начало, хотя бы в форме намека.

— Да, возможно, — произнесла Мерри.

— Вы со мной не согласны?

— Не знаю. Я как раз об этом думаю.

Она и впрямь думала над его словами, а также и о нем самом.

— Человеческий ум, — изрек он, прерывая ее мысли, — одна из наименее общепризнанных эрогенных зон.

Тут он прав. Мерри вдруг осознала, что за несколько минут их столь краткого общения ее очень потянуло к этому человеку. Интересно, а заинтересовался ли ею Каррера? Для нее это представлялось своеобразным вызовом — сумеет ли она зажечь в мужчине интерес к себе столь необычным, интеллектуальным способом. Ведь Каррера не из тех, падких на развлечения американских парней, которых можно соблазнить, лишь чуть-чуть подразнив манящим белым телом. И он не бизнесмен, для которого она лишь товар или вложение денег, и не голодный молодой актер, который видит в ней пропуск в недоступный мир. Нет, Каррера — человек из Старого Света, много познавший и испытавший, яркий, интеллектуальный и куда более знаменитый, чем она сама. Мерри задумалась, а способна ли она вообще привлечь его так, как он привлек ее. Ведь, несмотря на свои скитания, она еще так мало повидала, так мало познала — особенно в интеллектуальной сфере.

Мерри не могла учесть одного — что Каррера, подобно другим интеллектуалам Старого Света, способен клюнуть как раз на те качества, которые в ее глазах казались главными недостатками. Что он отнесется к ним вовсе не как к недостаткам, но как к проявлению чисто американской непосредственности. Что он воспринимает ее так, как художник воспринимает чистый холст, и увидит в ней то, что увидел Пигмалион в глыбе холодного, белого и безжизненного мрамора.

Между тем vaporetto приближался к мосту Академии.

— Очень жаль, — вздохнул Каррера, — но я здесь выхожу. Я бы пригласил вас с собой, но мне кажется, что вы сейчас не в том настроении, чтобы любоваться на шедевры, выставленные в Академии. Вы идете вечером на показ?

Мерри никак не могла угадать, хочет ли он, чтобы она согласилась или отказалась.

— Я еще не знаю, — сказала она.

— Может быть, поужинаем вместе? В семь часов. А потом, если решите, что пойдете на показ, у вас останется еще достаточно времени на сборы.

Мерри, одновременно обрадованная и удивленная, быстро ответила:

— Да. С удовольствием.

Каррера снова кивнул. Точно так же, как тогда, когда представлялся ей.

— Сочту за честь, — сказал он. — Буду ждать с нетерпением. Я позвоню вам в гостиницу.

Катер пристал к причалу. Мерри проводила Карреру взглядом. Он шагал по побитому временем деревянному pontile, не оборачиваясь.

Vaporetto доставил Мерри в Сан-Заккария, где она пересела на катер, следующий в Лидо.

Каррера, проведя в Академии сорок минут, так и не смог сосредоточиться на полотнах замечательных мастеров. Наконец, убедившись, что ничего не выйдет, он покинул Академию, спустился к причалу, сел в катер-такси и вернулся в «Гритти». Поднявшись в свои апартаменты, плеснул в бокал щедрую порцию бренди, добавил содовой, уселся в кресло у окна и, потягивая бренди, принялся разглядывать фотографии в альбоме. На альбом сам по себе стоило посмотреть: огромный, в переплете из кожи варана, да еще с хитроумным наборным замочком — вроде тех, на которые запирают дорожные сумки. Любуясь фотографиями, Каррера подумал, что неплохо бы завести такой альбом для фотографий Мерри. Очень бы неплохо!

Мерри совсем забыла, что обещала Фредди поужинать с мим вместе. Когда она вернулась в номер и сказала мисс Китс, что собирается ужинать с Каррерой, мисс Китс напомнила ей о данном Фредди обещании и тактично намекнула, что было бы неплохо, если бы она сама или Мерри позвонила мистеру Гринделлу.

— О Боже! — всплеснула руками Мерри. — У меня совсем из головы вылетело. Сейчас же позвоню ему, спасибо, что напомнили.