Мама выглядела очень хорошенькой в новой шляпке, малышка в новом костюмчике тоже. Нили в гетрах настоял на том, что, как мужчина, должен нести ребенка. Когда проходили по Стэгг-стрит, мальчишки, которые слонялись у кондитерской лавки, стали показывать пальцами на Нили и улюлюкать. Нили покраснел как рак. Фрэнси понимала, что они дразнят его из-за гетров, но, чтобы пощадить его самолюбие, притворилась, будто считает – причина в ребенке, и предложила забрать у него Лори. Нили отказался. Он не хуже Фрэнси понимал, что дело в гетрах, и в душе осуждал плебейские вкусы обитателей Уильямсбурга. Он решил по возвращении домой спрятать гетры в комод и не надевать, пока они не переедут в более культурный район.

Фрэнси мерзла в кружевных панталонах. Когда ледяной ветер распахивал полы пальто и продувал тонкое платье насквозь, ей казалось, что на ней вовсе нет белья. «Все бы отдала, чтобы на мне сейчас были мои фланелевые рейтузы, – думала она. – Мама права. Так и до пневмонии недалеко. Но я не доставлю ей радости, не пожалуюсь. Придется отложить эти панталоны до лета».

В церкви они заняли всю первую скамью – сами сели, а Лори положили рядом. Издалека ее не было видно, и припозднившиеся прихожане направлялись к их скамье. Увидев ребенка, занимавшего целых два места, они бросали на маму свирепые взгляды, но та сидела, выпрямив спину, и смотрела на них еще свирепее.

Фрэнси считала, что эта церковь самая красивая в Бруклине. Построенная из старого серого камня, с двумя шпилями, которые выделялись на фоне неба, она возвышалась выше самых высоких зданий в округе. Сводчатый потолок, узкие окна с разноцветными витражами и резные алтари превращали ее в маленький собор. Центральный алтарь вызывал у Фрэнси гордость, потому что его вырезал дедушка Ромли больше пятидесяти лет назад – тогда молодой эмигрант из Австрии отрабатывал церковную десятину.

Рачительный хозяин, он собрал древесные щепки и принес домой. Скрупулезно склеив кусочки, вырезал из церковного, освященного дерева три маленьких распятия. Мария Ромли дарила их дочерям в день свадьбы с тем, чтобы потом передали распятие старшей дочери в своей семье.

Распятие, доставшееся Кэти, висело высоко над камином. Оно перейдет к Фрэнси, когда та выйдет замуж, и Фрэнси гордилась тем, что вырезано оно из того же дерева, что и церковный алтарь.

Сегодня алтарь был украшен сплетенными можжевеловыми и еловыми ветвями, среди них мерцали золотыми точками огоньки маленьких белых свечей. За алтарной оградой стоял вертеп. Фрэнси знала, что резные фигурки Марии, Иосифа, волхвов и пастухов располагались вокруг яслей с Младенцем точно так, как сто лет назад, когда их привезли из прежней страны.

Вошел священник, за ним – мальчики-алтарники. На священнике была белая атласная риза с золотыми крестами, вышитыми на груди и спине. Фрэнси знала, что эта риза символизирует сотканный Марией бесшовный плащ, который палачи сорвали с Христа перед тем, как прибить его к кресту на Голгофе. Солдаты не пожелали разрезать плащ и, чтобы поделить его между собой, разыграли в кости, пока Иисус умирал.

Погруженная в свои мысли, Фрэнси пропустила начало службы. Она с опозданием подхватила слова молитвы, повторяя знакомый, переведенный с латинского текст.

Слава в вышних Богу, и на земле мир, среди людей – благоволение. Восхваляем Тебя, благословляем Тебя, поклоняемся Тебе, – пел священник зычным красивым голосом.

На всякий день благословлю Тебя и восхвалю имя Твое во веки, и в век века, – откликался алтарник.

Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь, – звучало под сводами церкви.

Я войду в алтарь к Господу, – запел священник.

К Господу, который радует мою молодость, – откликнулся алтарник.

Ибо Ты – спасение мое, Господь,

Сотворивший небеса и землю.

Потом священник поклонился и прочел «Исповедую» – краткую покаянную молитву.

Фрэнси всей душой верила, что алтарь являет Голгофу и что Иисус снова приносит себя в жертву. Когда освящались Святые Дары, и хлеб превращался в Его Плоть, а вино – в Его Кровь, она верила, что священник словом, как мечом, отделяет Кровь от Плоти. И она знала, не умея объяснить этого чуда, что Иисус во всей полноте своей, Плотью, Кровью, Духом и Божественностью, присутствует в вине, налитом в золотую чашу, и в хлебе, положенном на золотое блюдо.

«Какая прекрасная религия, – размышляла она. – Хотелось бы мне ее лучше понять. Хотя нет. Я ничего не хочу понимать. Она прекрасна, потому что в ней есть тайна, потому что и сам Бог есть тайна. Иногда я говорю, что не верю в Бога. Просто иногда я злюсь на Него… Но я верю, верю! Я верю в Бога, в Иисуса, в Марию. Я плохая католичка, потому что не всегда хожу к мессе и ворчу, если священник налагает на меня тяжелое наказание за поступок, от которого я не смогла удержаться. Но я хоть и плохая, а все-таки католичка, и до конца дней ею останусь.

Конечно, я не просила о том, чтобы родиться католичкой, как не просила и о том, чтобы родиться американкой. Но я рада, что все так удачно сложилось».

Священник поднялся по витой лестнице на кафедру.

– Вознесем молитвы наши за упокой души Джона Нолана, – провозгласил он своим могучим голосом.

«Нолан… Нолан…» – отразилось эхом от церковных сводов.

Взволнованным шепотом сотни человек молились за душу Джона Нолана, которого знала разве что дюжина из них. Фрэнси тоже стала молиться за души, пребывающие в Чистилище.

Иисус Всеблагой, чье любящее сердце скорбит за всех скорбящих, сжалься над нашими усопшими братьями, души которых в Чистилище нуждаются в Господнем милосердии. К тебе взываю, умилосердись над ними и призови к Себе на небеса…

46

– Еще десять минут – и наступит 1917 год, – объявила Фрэнси.

Они с братом сидели рядом, засунув ноги в одних чулках в кухонную печь. Мама пошла в спальню прилечь, а им строго-настрого наказала разбудить ее ровно за пять минут до полуночи.

– У меня такое чувство, – продолжила Фрэнси, – что 1917-й будет самым важным годом в нашей жизни.

– Ты говоришь так каждый год, – ответил Нили. – Сначала у тебя самым важным был 1915-й. Потом 1916-й. А теперь 1917-й.

– Да, 1917-й будет самым важным. Во-первых, мне исполнится шестнадцать лет на самом деле, а не только на работе. А во-вторых, ты разве не видишь, как все меняется вокруг. Хозяин дома протянул провода. Скоро у нас будет электричество вместо газа.

– Да, это здорово.

– И еще он собирается выбросить эти печи и сделать паровое отопление.

– Ну, я буду скучать по нашей печке. Помнишь, как в былые времена (два года назад!) я вечно сидел на плите?

– А я вечно боялась, что ты загоришься.

– Я бы и сейчас не прочь посидеть на плите.

– Давай садись.