Беонир неловко хрустел пальцами и краснел. Похоже, обоих моих надсмотрщиков терзали жгучие угрызения совести.

— Откуда у тебя взялся такой шикарный меч? — наконец поинтересовалась Ребекка, стремясь сменить тему разговора. — Нашла в болоте? И кто потерял такое обалденное оружие?

Последний вопрос казался риторическим, не предусматривающим ответа, но я лучезарно улыбнулась и огорошила лайил совершенно неправдоподобным ответом:

— Змееликая!

— Богиня Банрах? — Ребекка некрасиво отвалила нижнюю челюсть. — Да ну?

Моя улыбка стала еще шире:

— Баранки гну!

— Офигеть можно, — шептала воительница, благоговейно поднимая на ладони серебристый клинок. — Ты повстречалась с богиней, но при этом осталась живой и невредимой! Малышка, ты не перестаешь меня удивлять…

— Ну не совсем невредимой… — Я прикоснулась к своей пораненной правой скуле. — Она все-таки поставила на мне свою метку.

— Шрам останется! — ворчливо констатировала лайил, опытными пальцами разбирающегося в ранах бойца ощупывая мою щеку. — Тонкий, но заметный.

— Кажется, я уже слышал об этом оружии. — Беонир отнял меч у девушки и сейчас придирчиво осматривал его вычурно отделанную гарду. — По легенде, мечей должно быть два. Первый, белый, выковал из упавшего с неба серебра не кто иной, как друг короля Арцисса — Турран Певучая Наковальня, и нарек его Льдом. Поговаривают, лишь этим клинком можно усмирять огнедышащих драконов и именно этим мечом король отвоевал дурбанский мрамор. Второй, золотистый, отковал тот же кузнец, создав его из красного золота, и дал ему имя Гром. Согласно легенде он способен раскалывать земные недра и сращивать края горных провалов.

Я молчала, копаясь в собственной памяти. Надо полагать, именно об этих клинках и упоминал старый Иоганн, не рискнувший в тот момент доверить мне древнюю эльфийскую тайну. Именно этих мечей и лишился король Арцисс. Но как и почему раритетное оружие попало к богине Банрах?

— Полагаю, ты стала обладательницей именно Льда! — резонно предположил ниуэ. — Но вот случайно ли это произошло? — Он одарил меня испытующим взглядом. — Уверен, что нет! Такие мечи никому не даются зря, особенно если они переходят из рук зла в распоряжение добра, тем более к тому, кому предназначено спасти от гибели мир Лаганахара, а заодно и всех нас. А если мы причастны к твоему жизненному пути, значит, мы тоже обязаны творить добро… Вот так-то! — В его голосе прорезалось недоумение, изрядно разбавленное восторгом и облегчением.

Беонир и Ребекка переглянулись, заметно напуганные столь внезапным открытием.

Я прятала довольную улыбку, стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, но уже бесповоротно уверовав в то, что зло, насильно посеянное в их душах, еще не успело укорениться и дать всходы, способные навсегда отвратить моих спутников от стези чести и справедливости. Я надеялась, что они еще не погибли как личности, а посему не потеряны для добра и для Лаганахара. Да чего уж там лицемерить — и для меня тоже…

Мы устало брели по прогалине, ставшей более широкой и действительно превратившейся в настоящую тропинку, обложенную по краям красивыми белыми камушками. Туман поредел и из густо-серого постепенно принял вид вполне обычной молочно-белой пелены, всегда клубящейся над любым болотистым местом. Чувствовалось, что мы уже миновали самый опасный участок нашего нелегкого маршрута, обойдясь без потерь и сумев-таки выстоять против угасающей магии Серой долины.

В какой-то момент я вдруг ощутила прощальный резкий всплеск неведомых чар, пришедший с левой стороны, напоследок мстительно укусивший меня за натянутые, как струны, нервы и разочарованно отступивший. Древнее кладбище озлобленно дышало нам в спины, уподобившись постаревшему беззубому псу, не сумевшему удержать в дряхлых челюстях свою последнюю, с трудом доставшуюся добычу.

— Видишь, там, левее, — едва приметно подсказал Голос, оставаясь неслышимым для Ребекки и Беонира, — трясина и многочисленные углубления в болотном дерне, прикрытые сгустками тумана? Это и есть они!

«Кто — они?» — мысленно спросила я, поеживаясь от тянущего из топи холода.

— Могилы Неназываемых! — внушительно пояснил Голос. — Запомни это место!

«Зачем? — не поняла я. — Думаешь, я смогу когда-нибудь разбудить демиургов?»

— Кто знает, — меланхолично шептал король. — Кто знает…

Я недоуменно пожала плечами, намекая, что на меня возлагают слишком большие надежды, но не стала спорить, а послушно скосила глаза, разглядывая поименованные захоронения, стараясь сделать это незаметно для своих спутников. Не стоит им знать о том, что для них совсем не предназначено.

Следует признать, что сейчас, подчинившись указаниям Голоса и всерьез заинтересовавшись обликом кладбища, я испытала немалое удивление, поняв, как сильно отличается оно от той скупой панорамы, которая открывалась мне ранее, с высоты каменного утеса. Невозможно постигнуть истинную сущность явления, не пропустив его сквозь себя, то есть опосредовав через свои эмоции, реакции и умозаключения. Сверху, скрытый пеленой тумана, могильник Неназываемых пугал меня до ужаса, буквально сводя с ума. Но однако теперь, когда уже ничто не мешало свободно обозревать долину, в моем сердце пробудилась доселе неведомая пронзительная тоска.

Вся поверхность кладбища состояла из впадин и холмов, причем последние оказались вовсе не безжизненными, как я думала, стоя над обрывом, — нет, их покрывала серая трава, с виду напоминавшая рыхлое домотканое покрывало. До ближайшей могилы оказалось довольно далеко, и я не могла воочию убедиться в подлинности легенды о Неназываемых, поведанной королем, но поселившаяся в моей душе тоска не проходила. Как же должно быть страшно лежать вот так одиноко, веками покоясь в разверстых могилах и не имея ни малейшей надежды на упокоение?

В приюте я редко задумывалась о смерти, но если и представляла свои похороны, то мне хотелось бы, чтобы мое тело сожгли. Конечно, свою роль в этом сыграли и многочисленные байки о всевозможной нежити, рассказываемые под покровом ночи нашими хулиганистыми мальчишками, но все равно я пребывала в уверенности, что покойников нужно зарывать в землю, а не оставлять вот так — неприкаянными. А тем более тех, кому выпала столь страшная участь — быть погребенными во сне, заживо.

Я пожалела, всем сердцем пожалела этих могучих демиургов, лишенных своей силы, жизни и возможности наслаждаться безыскусными радостями бытия. Я скорбела об их чудовищно несправедливой доле и сожалела, что не знаю ни одной погребальной песни. Теперь я чувствовала — ее исполнение принесло бы Неназываемым избавление от тоски противоестественного небытия, безусловно оказавшегося намного хуже самой лютой смерти.

Перед тем как уйти прочь, я оглянулась и мысленно пообещала себе (а вернее, тем, кто оставался здесь), что однажды вернусь и все-таки спою им красивую погребальную песню… Конечно, лишь тогда, когда отыщу подходящую и наберусь смелости, чтобы снова посетить ужасную Серую долину. Туман взметнулся за моей спиной, завиваясь в прощальном вихре и словно подтверждая: «Я принимаю твою клятву!»