Первым из них было благожелательное отношение к нему доктора Гиршовского. Аристарх Яковлевич сам смолоду нуждался, а потому хорошо понимал состояние своего пациента. Будучи человеком добрым от природы и обладая по роду своей деятельности обширными связями, а взялся выхлопотать для Алексея возможность сдачи экзамена на офицерский чин, чтобы тот мог претендовать на пенсию, избавив, таким образом, родственников вчерашнего студента от расходов по его содержанию.

Вторым обстоятельством была одна милая барышня, все время опекавшая его, ободряющая в моменты душевной слабости и при необходимости во всем помогавшая ему, умея однако обставить все так, что молодой человек нисколько в ее присутствии не чувствовал ни малейшего неудобства или неловкости. Все звали эту чудесную девушку сестрой Берг, и лишь Алексей знал ее настоящее имя, которое, впрочем, никому бы не открыл даже под пыткой.

Решительно откинув одеяло, Лиховцев сел свесив здоровую ногу на пол. Последний был ужасно холодным, однако молодой человек стиснул зубы и, не обращая внимания на неудобства, принялся одеваться. Это было не так просто, однако он уже приноровился и довольно быстро одел шаровары, мундир, а затем, намотав портянку, обулся. Схватившись за костыль, он резко встал, но, немного не рассчитав, качнулся и с грохотом уронил второй.

— Какого черта шумим? — раздался недовольный голос одного из спящих.

— Вольнопер опять бузит, — хмуро пояснил ему другой.

— Тьфу ты, пропасть, задрал окаянный!

Несмотря на произведенный шум и ругань соседей, большинство раненых продолжало мирно спать, не обращая ни малейшего внимания на перебранку. Алексей тоже не стал отвечать им, а попытался, опираясь на оставшийся у него костыль наклониться и достать упавший. За этим занятием его и застала сестра Берг, только что зашедшая в палату. Быстро подбежав, она ловко наклонилась и подала Лиховцеву его потерю.

— Благодарю вас, мадемуазель Гедвига, — виновато сказал он ей и смущенно улыбнулся.

— Не за что, Алеша, — просто ответила ему девушка, и внимательно посмотрела в глаза. — Вы, обещали мне не делать так больше.

— Простите великодушно, но мне так или иначе придется научиться этой премудрости.

— Вы рано встали сегодня.

— Мне не спится, к тому же, хотелось немного прогуляться и подышать свежим воздухом, пока беседку не оккупировали курильщики.

— Да уж их табак совершенно несносен, — согласилась с его доводами сестра милосердия и тут же предложила: — давайте я вас провожу.

— Мне право неловко, у вас и так столько забот.

— Это ничего, пока не начался обход, у меня есть несколько свободного времени.

— Что же, почту за честь. К сожалению, не могу предложить вам руку…

— Оставьте свою галантность для невесты, Алексей Петрович, лучше расскажите мне что-нибудь.

— Увы, мадемуазель, у меня нет никаких новостей, которыми я мог бы развлечь вас. Почта работает так скверно, что у меня нет никаких известий ни из полка, ни из дому, ни откуда-либо еще. Впрочем, вы ведь и сами это знаете.

— Ну, что вы такое говорите! Вы были студентом, учились в университете, повидали большие города. Неужели вам нечего рассказать темной провинциалке, не видавшей в своей жизни ничего кроме пары местечек?

— Ах, милая мадемуазель Гедвига, я так много и усердно учился, что все самое интересное из того, чем славится студенческая жизнь, прошло мимо меня. Хотя вы и сами это знаете, ведь я уже успел рассказать вам своё довоенное бытие во всех подробностях.

Так беседуя, они подошли к выходу и поневоле должны были остановиться. Алексею надо было застегнуть шинель, а сестре милосердия захватить шаль и пелерину, чтобы не замерзнуть. Впрочем, много времени это не заняло и скоро они вышли на улицу. Несмотря на морозец, воздух был свеж и приятен, а снежок так славно хрустел под ногами, что хотелось шагать и шагать по нему, хотя для Лиховцева это было и не просто. Наконец они дошли до беседки, если так можно было назвать дрянной навес, сделанный над парой кривых скамеек. Уставший вольноопределяющийся, смахнув снег с одной из них, осторожно присел и с благодарностью посмотрел на девушку.

— Спасибо вам, — неожиданно вырвалось у него.

— За что? — удивилась она.

— За то, что вы есть. За то, что уделяете мне так много внимания, которого я совсем не заслуживаю.

— Боже, какие глупости вы говорите!

— Вовсе нет! Мне иногда кажется, что если бы не вы, я бы так и не оправился от этой ужасной раны, и один Господь знает, что мог с собой сделать!

— Не смейте так говорить! — Строго заявила ему девушка. — У вас есть матушка, сестра, невеста, наконец! Вам есть из-за чего жить.

— Хорошо-хорошо, не буду.

— Вот и прекрасно. Кстати, сейчас довольно холодно, так что полагаю нам пора вернуться в госпиталь.

— Вы думаете?

— Я совершенно уверена, — не терпящим возражения голосом заявила сестра милосердия. — Так что немедленно идемте и будьте уверены, что я не тронусь с места, пока не пойдете вы!

— Ну, хорошо, — сдался молодой человек, и они вместе двинулись по хрустящему снегу.

Когда Лиховцев вернулся в палату, он застал пренеприятную картину. Один из его соседей, крайне развязный солдат, раненый в руку, вытащил из вещей вольнопера фотографическую карточку Софьи и беззастенчиво ее разглядывал, делая при этом похабные замечания.

— Гляньте братва, какая гладкая барышня! Хочь бы раз с такою покувыркаться…

— Рожей не вышел, — криво усмехнулся один из слушателей.

— Для такого дела рожа не больно надобна, тут главное в корне! А он у меня всяко покрепче, чем у этого плюгавого студентишки. Барышни из образованных такое страсть как любят, уж я-то знаю!

— Убери, вольнопер идет! — буркнул ему кто-то из приятелей и солдат, сунув карточку назад, присел на стоящую рядом кровать.

— Как вы смеете брать мои вещи! — холодея от бешенства, выкрикнул ему в лицо Алексей.

— Какие вещи, барчук? — делано удивился тот. — Рази я, когда что чужое брал? Зря ты на меня наговариваешь, грех это!

— Прекратите балаган! Я видел как вы брали фотокарточку!

— А что такого? — нимало не смутился наглец. — Если и взял, так и положил на место. Ну, полюбопытствовал, да обчеству показал! Какой в этом грех?

— Слышь убогий! — Раздался за спиной Лиховцева, чей то простуженный голос. — Если ты еще раз свои грабли к чужим вещам протянешь, я тебе и вторую клешню сломаю. Уловил?

Все, включая Алексея, с удивлением обернулись к обладателю этого голоса, неведомо как прошедшего незамеченным в палату и увидели высокого унтер-офицера в ладной шинели и башлыке. На ногах его вместо сапог, были болгарские опанки, благодаря которым он, очевидно, и прошел так тихо. Договорив, он размотал башлык и показал лицо.