Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За столом сперва Расул, потом Патимат заговорили о том, как трудно живется аварцам в Азербайджане, что бакинские власти пытаются всех аварцев сделать азербайджанцами, в аварских селах становится жить все труднее и труднее, родной язык практически под запретом, ни на какие административные должности аварцев не допускают. Это было повторением турецкой политики с курдами и черкесами. Однажды я спросил турецкого министра здравоохранения – очень либерального по местным меркам – сколько в Турции курдов.
– Не знаю, – ответил он. – Формально в Турции курдов нет, и статистика не ведется. Есть немного армян, евреев и греков, у них свои школы, но они не имеют права служить в армии и занимать государственные должности. Все остальные – турки. Они равноправны по закону, но никаких национальных школ, газет, издательств у них нет.
Однажды я спросил черкешенку, приехавшую на черкесский съезд, очень образованную, профессора Стамбульского университета:
– Вероятно, у вас то же, что при советской власти было в России у евреев – они тайком создавали курсы по изучению иврита?
– Нет, у нас нет таких тайных школ. Дело не только в том, что они запрещены законом, преподавать там некому – язык черкесов у нас сохранился только на бытовом уровне.
Я хорошо понимал Расула и Патимат, знал, как происходила азербайджанизация Нагорного Карабаха, как гнали попавшихся лезгин воевать с армянами.
Поэтому я почти сразу сказал Гамзатовым, что защищать одних аварцев довольно трудно. Но границами в Дагестане разделены три народа: аварцы, лезгины и кумыки с Азербайджаном, а ногайцы – с другими регионами России. И можно провести серьезную международную конференцию о положении разделенных народов Дагестана. Я уверен, что смогу получить поддержку в Совете Европы, куда Азербайджан давно стремится попасть. К кардинальным изменениям такая конференция в Махачкале с участием делегации из Страсбурга не приведет, но какие-то шаги навстречу европейцам Алиеву придется сделать.
Мы тут же решили, что Расул Гамзатов и я будем сопредседателями этой конференции, а я постараюсь получить поддержку в Совете Европы и заказать экспертные доклады о положении каждого из народов. Это был готовый очень любопытный для меня проект. Как я и ожидал, в Страсбурге он не вызвал никакого сопротивления, в Махачкале все было несколько сложнее. Я встретился со всеми четырьмя лидерами национальных общин в Дагестане – лидер кумыкского объединения был человек редкостного ума и достоинства.
С помощью своего друга Али Алиева – в прошлом капитана первого ранга, замечательного и совершенно неподкупного человека, что уже и тогда не было особенно частым в Махачкале, – добрался в ногайские степи Дагестана. Засуха в этих районах превращала в пустыни все больше и больше пахотных земель. Русские села, мимо которых мы проезжали, были полупустыми – кто мог, на всякий случай перебрался в Россию. Для Дагестана это было катастрофой – русские не только были самыми образованной и трудолюбивой частью населения, но и русский язык был почти единственным связующим звеном для трех десятков очень разных народов Дагестана. А почти все крупные национальные объединения потихоньку создавали свои воинские формирования, чему позже очень помогли Степашин и Березовский, подготовив бросок Басаева на Дагестан и раздав, якобы для обороны, оружие местным жителям.
Но это будет через несколько лет, а пока часть руководства Дагестана отчаянно сопротивлялась нашему с Расулом проекту. Председатель Национального собрания – вариант дагестанского президента – Магомедали Магомедов, сказал мне, что он не допустит въезда делегации Совета Европы в Россию. Я с интересом спросил:
– А как это вы сделаете? Дагестанских таможенников в Шереметьеве посадите?
Другие лидеры Дагестана сочувствовали своим родичам в Азербайджане и мне скорее помогали. Конференция была уже почти готова и мы бы ее, конечно, провели, если бы не Расул Гамзатов. Когда мы с Панкиным снова приехали в гости, Расул встретил меня прямо в дверях:
– Что это вы рассказываете о какой-то конференции? Я впервые об этом слышу и не имею к ней никакого отношения.
Борис Дмитриевич заметно опешил и даже Патимат, стоявшая за спиной маленького и толстенького мужа слегка покраснела. Только Расул, которого даже присутствие свидетеля и старинного своего приятеля совершенно не смутило, продолжал повторять:
– Ничего не знаю! Ничего не знаю!
Мы с Панкиным не захотели у Гамзатовых останавливаться и быстро ушли, не понимая, что же Расула так страшно испугало.
Потом Гусаев – сосед Али Алиева, ответственный в Дагестанском руководстве за СМИ и международные связи (тоже убитый через несколько лет) оказавшись случайно моим соседом в самолете со смехом мне рассказывал:
– Расула постоянно звали в Баку, но он все побаивался и не ехал. Но в Дагестане о нем помнили все меньше, а в Азербайджане обещали устроить его торжественный юбилей и он, поддавшись соблазну, поехал. Принимали его, вероятно, хорошо, но потом Алиев так на него кричал из-за вашей конференции, что Расул от страха забыл у него очки (это был всего лишь бывший народный советский поэт перед не просто президентом Азербайджана, но и членом Политбюро ЦК КПСС и генералом КГБ). И мне пришлось его очки потом привозить в Махачкалу.
Виктор Орехов
Примерно в это же время в Москве раскручивалось второе дело Виктора Орехова, в прошлом капитана КГБ из «пятерки», то есть управления занимавшегося политическим сыском внутри страны – в первую очередь интеллигенцией и диссидентами. Прочитав благодаря своему положению немало «самиздатской» и «тамиздатской» литературы, услышав несколько выступлений в судах и по радио, а главное – множество разговоров диссидентов между собой – результат прослушки квартир и записи телефонных переговоров, Виктор понял, что честность и самоотверженность, стремление принести пользу и своему народу и своей стране находятся на стороне диссидентов, а не его коллег по КГБ. А поскольку он и сам пришел на работу в комитет не для больших заработков, не для власти и выслуги, а для того, чтобы люди жили лучше, порядка в стране было больше, то, убедившись в правоте диссидентов, начал им помогать, предупреждать по телефону об известных ему обысках и арестах.
Александр Подрабинек пишет, что Орехов был диссидентским Николаем Клеточниковым – осведомителем, засланным народовольцами в Третье отделение и предупреждавшего их об арестах. На мой взгляд это тщеславный обман. Он снижает поразительную судьбу и достоинство действий Виктора Орехова до уровня