чтобы не было спора. Чувствуя, что сейчас не самое удачное время заводить речь о пингвиньем пруде, поспешно даю задний ход и возвращаюсь в зоопарк.

Провожу десять приятных минут, лаская сквозь проволочную сетку лохматых обезьян, но вдруг рядом со мной совсем некстати возникает мой личный секретарь. Не успел я придумать что-нибудь в свое оправдание, как она еще раз напоминает про рецензии, статью и книгу и безжалостно тащит меня в кабинет.

Сижу и ломаю голову, как бы потактичнее отозваться о возмутительной книге, которую мне прислали на рецензию, но люди идут и идут и не дают сосредоточиться. Входит Кэт с протоколом последнего заседания, следом за ней Лез пришел узнать, с какой ячеей должна быть проволочная сетка для новой клетки. Джон справляется, не получены ли мучные черви, ведь старый запас уже на исходе, а Джереми сообщает, что у динго родилось одиннадцать щенят. Попробуйте напишите хорошую рецензию, когда мозг занят неразрешимой задачей — что делать с одиннадцатью щенятами динго!

Наконец рецензия написана, и вы снова ускользаете в зоопарк. Близится вечер, толпы посетителей редеют, людской поток устремляется по главной дорожке к своим автомобилям, на остановку автобуса или извозчика. Косые лучи солнца ярко освещают клетку, где живут венценосные голуби — большие синевато-серые птицы с красными глазами и трепещущим хохлом из перьев, нежных, как папоротник «венерины волосы». Пригретые заходящим солнцем, они красуются друг перед другом — то расправят свои каштановые крылья, словно ангелы на надгробье, то кланяются и делают пируэты, издавая страшный, гулкий крик. Чувствуя, что близится час «вечернего молока», капризно визжат шимпанзе, но, когда вы проходите мимо, они прерывают свой истерический дуэт и приветствуют вас.

В отделе мелких млекопитающих пробуждаются ночные животные, которые целый день лежали, будто тихо посапывающие клубки шерсти. Галаго с огромными, вечно испуганными глазами покидают соломенную постель и бесшумно, как пушинки, носятся по клетке, останавливаясь около тарелки, чтобы отправить в пасть горсть мучных червей; потто, эти крошечные подобия плюшевых мишек, рыскают по ветвям, и вид у них такой виноватый и скрытный, словно они из какой-то шайки ночных грабителей; щетинистый броненосец — слава богу! — очнулся от своего оцепенения, принял правильное положение и бродит взад и вперед, как заводная игрушка.

Этажом ниже гориллы, довольно покряхтывая, пьют молоко. Ненди предпочитает лечь на живот и тихонько потягивать из железной миски. Н’Понго презирает эти женские штучки, он пьет прямо из бутылки, осторожно держа ее в своих могучих черных ручищах. Чаще всего он сидит при этом на трапеции, и его пристальный взгляд устремлен на донышко бутылки. Джереми стоит начеку, потому что, как только Н’Понго проглотит последние капли, он попросту разожмет руки, бутылка упадет на цементный пол и разобьется вдребезги. Куда ни поглядишь, обезьяны, сверкая глазами и вскрикивая от удовольствия, набивают себе рот вечерней порцией хлеба с молоком, которое струйками бежит по подбородку.

Вы идете к главным воротам и слышите громкие, звонкие крики журавлей антигон. Это высокие, стройные птицы с серым оперением, а голова и шея у них словно покрыты выцветшим бархатом. В лучах заходящего солнца, на фоне синих и лиловых гортензий они исполняют грациозный брачный танец. Вот один из них взял клювом прутик или пучок травы и, подняв крылья, важно ступая длинными тонкими ногами, кружится, прыгает, подкидывает прутик кверху, а другой смотрит и кивает, будто в знак одобрения. Потом начинают оживать совы. Когда вы заглядываете в клетку Вуди — совы Вудфорда, она неодобрительно щелкает клювом и прячет огромные глаза под голубыми веками с длиннейшими ресницами, которым позавидует любая кинозвезда. Белолицые сплюшки, весь день казавшиеся серыми обрубками гниющего дерева, теперь открывают большие золотистые глаза и негодующе глядят на вас.

На клумбы и искусственные горки наползают тени. Павлин, усталый, словно артист после длинного спектакля, медленно шагает к огороженному саду, волоча за собой блестящий хвост. Он провожает к насестам своих важных дам. На гранитном кресте над большой аркой входа во двор сидит зарянка. Это наш постоянный житель. Гнездо у нее в трещине стены, наполовину скрытой каскадом вьюнков с голубыми цветами. Самочка насиживает четыре яйца, а самец поет-заливается, весь уйдя в созерцание неба на западе, где солнце соткало закат из золота, сини и зелени.

Но вот совсем смерклось, зарянка кончает петь и летит ночевать на мимозу. Все дневные звуки смолкли, на короткое время воцаряется тишина, предшествующая ночным голосам. Первыми неизменно начинают совы. Вот кто-то защелкал клювом, слышится треск, будто рвут коленкор, — это белолицые сплюшки; долгое, с переливами, удивленное гуканье вырывается у совы Вудфорда; сипло и насмешливо кричат канадские ушастые совы. За ними обычно вступает андская лиса. Она сидит посредине своей клетки, совсем одинокая и несчастная, и, вскинув голову, пронзительно тявкает на звезды. Тотчас отзываются обитатели соседней клетки — динго, звучит их мягкий, мелодичный вой, исполненный такой неземной тоски, что хочется плакать навзрыд. Не желая отставать, песню подхватывают львы. Их могучее, басистое, со скрежетом рычание заканчивается удовлетворенным клохтаньем, от которого холодок по спине. Можно подумать, что они обнаружили вдруг дыру в проволочной сетке.

В павильоне рептилий змеи, целый день пребывавшие в летаргии, нетерпеливо снуют по клеткам. Глаза их возбуждены, язык обшаривает каждый уголок, каждую щель в поисках пищи. Гекконы, с огромными золотистыми глазами, висят вниз головой под потолком или тихо-тихо подкрадываются к миске, где извиваются мучные черви. Время от времени звучит пение крохотных желто-черных лягушек коробори (величиной они с окурок и полосатые, как мишень для стрельбы) — тонкий, пронзительный писк с какой-то металлической окраской, словно стучат по камню крохотным молотком. Замолкая, лягушки скорбно глядят на вечный хоровод плодовых мушек, которые обитают в их клетке и составляют часть их стола.

Львы, динго и лиса тоже примолкли, а совы все кричат, как бы о чем-то вопрошая. Вдруг из спальни шимпанзе доносятся пронзительные вопли. Ясно, что обезьяны повздорили из-за соломы.

В павильоне млекопитающих гориллы уже спят на своей полке, расположившись рядышком и сунув руку под голову. Когда на них падает луч фонарика, они щурятся и ворчат, негодуя, что их потревожили. Соседи горилл, орангутаны, нежно обняв друг друга, храпят так, что кажется