Голос Орнольфа очень походил на дождь — такой же нудный и почти лишенный всякого смысла. Так что спустя некоторое время Торгрим перестал обращать на него внимание, как и на дождь, Он обвел взглядом раскисшее под ливнем поле, от крепости до лагеря, пытаясь угадать, каким будет следующий ход воинов в них. Но, так или иначе, их это уже не касалось. Как только вернется Харальд, они отправятся в обратный путь к реке. К его кораблю.

И вот тогда Торгрим заметил, что к ним направляется какой- то человек. Он был еще далеко, но явно шел в их сторону. Причем двигался он очень медленно, без какой-либо определенной цели, и не столько шел, сколько брел, пошатываясь, словно пьяный. От них его отделяло изрядное расстояние, да и за стеной дождя его было плохо видно, но в его фигуре и манерах было что-то до боли знакомое.

— Старри, — сказал Торгрим.

— Да. Это он.

— Харальд?

— Харальд Крепкая Рука. Твой сын. Да, это он. И он один.

Торгрим кивнул. Один… Это о многом говорило. А потом в голову ему пришла другая мысль:

— Он ранен?

Старри приставил ладонь козырьком ко лбу и несколько мгновений молча всматривался вдаль.

— Трудно сказать, — наконец ответил он. — То ли да, то ли нет. Но он бредет один, не таясь, меж двух армий, и его это, похоже, нисколько не волнует.

— Я иду за ним, — заявил Торгрим.

— Я пойду с тобой, — сообщил ему Старри.

— Нет, — отрезал Торгрим. — Здесь царит хрупкое равновесие. Если мы подтолкнем одну чашу весов, оно рухнет.

— Двое не подтолкнут его. Больше — запросто, но только не двое.

Торгрим задумался над его словами. Два человека могли склонить чашу весов в одну из сторон, а могли и не склонить. Но Старри хорошо иметь рядом, когда он владеет собой. Более того, а вдруг Харальда придется нести? Торгрим вовсе не был уверен, что справится с этой задачей в одиночку.

— Ладно, идем, — проворчал он, и они вдвоем вышли из кустов, ступили в траву, которая доходила им до середины лодыжек, и зашагали сквозь дождь по зеленому полю Ирландии.

Харальд шел, потому что ноги, казалось, сами несли его, хотя и без его участия. Каждый шаг, похоже, приближал его к тому месту, откуда он отправился в путь, но он не был в этом уверен, и это его нисколько не волновало. Его вообще больше ничто не волновало. Он даже не знал, где ему хотелось бы очутиться.

А теперь ты можешь идти… Именно так она ему и заявила. А теперь ты можешь идти… Ее слова снова и снова звучали у него в ушах, как неумолчный колокольный перезвон. Вот он стоит в палатке, и впервые за несколько часов на него не льется дождь. Отблески пламени свечей падают на ее матовую влажную кожу. Одежда облепила ее тело, которое по-прежнему остается гибким и сильным, хотя промокшее насквозь платье, туго обтягивающее живот, явственно выдает ее положение, делая его намного заметнее, чем когда-либо раньше. На лице ее написано высокомерие, которое она иногда на себя напускает. И от этого она кажется еще красивее.

А теперь ты можешь идти… Словно он был самым обычным слугой, мальчишкой на побегушках, которого можно отпустить взмахом руки. И он повиновался. Он слышал ее голос.

— Ты носишь нашего ребенка! — крикнул он куда-то в дождь, но слова его прозвучали протяжным стоном, а не призывом или упреком.

Харальд понятия не имел, в чьей палатке они оказались, но, судя по всему, Бригит это было прекрасно известно. Ее слова оглушили его, как удар дубинкой по голове. Если бы это было не так, если бы он мог думать, то вытащил бы из ножен свой меч и убил бы там всех, за исключением Бригит. Зарубил бы их всех, а Бригит вернул бы туда, где ей было самое место. Он бы убил их всех или погиб бы сам.

Но он так опешил и растерялся после того, как она небрежным взмахом руки отпустила его, что покорился ей. Он уже прошел половину обратного пути, когда вдруг сообразил, как должен был поступить.

— Как ты могла так обойтись со мной? — вскричал он.

Его разум отказывался осознавать всю глубину подобного предательства. Он вспомнил о том, как, уходя в море на корабле, когда земля терялась из виду, смотрел на волны и думал о том, как глубока бездна под ним. Мысли об этом вызывали у него беспокойство и едва ли не панику. И вот сейчас он испытывал нечто похожее, и, хотя под ногами у него была не палуба корабля, ему казалось, будто он тонет, все глубже проваливаясь во мрак.

Он был почти уверен, что плачет, но в такой сильный дождь утверждать подобное со всей определенностью было бы опрометчиво, чему он только радовался. Струи воды текли по его лицу, попадая в глаза, которые все равно почти ничего не видели, и потому он не сразу заметил двух мужчин, идущих ему навстречу. А заметив, резко остановился и принялся смаргивать капли дождя с ресниц. Он потянулся за мечом, но тут же понял, что не имеет ни силы, ни желания защищаться, и вновь уронил руку вдоль тела.

Они подошли ближе, и Харальд сообразил, что в них угадывается что-то до боли знакомое. Он смахнул капли дождя с глаз и пригляделся к ним внимательнее. А потом он узнал их.

«Отец? Старри? Ну конечно…», — подумал он. Ведь он возвращался к ним, к своим людям, неосознанно и машинально.

Вид двух мужчин, идущих ему навстречу, вселил в него надежду и покой, словно он шагнул из-под проливного дождя в жарко натопленную сухую комнату. Рядом с отцом он всегда чувствовал себя именно так.

«Он был прав… — На Харальда снизошло озарение — И насчет Бригит, и насчет всего остального». И с этой мыслью все теплые чувства исчезли, теперь он испытывал унижение и отчаяние. Он, Харальд сын Торгрима, Харальд Крепкая Рука, был так уверен в себе. Он научился говорить по-ирландски. Он настаивал, что не желает возвращаться в Вик, что в Ирландии его ждет новая жизнь. Он восстал против своего отца и даже поднял на него руку. Он уже видел себя на троне Тары.

А ведь Торгрим был прав с самого начала. Этого Харальд вынести уже не мог.

«Нет, нет, нет», — подумал он. Отец не станет насмехаться над ним или поминать прошлое, но от этого ему будет не легче. Ему станет лишь еще хуже, собственно говоря. А вот дед посмеется над ним вволю. Харальд уже буквально слышал его смех.

Нет, он этого не вынесет. Он сделает то, что должен был сделать с самого начала. Он уведет Бригит с собой или погибнет. Разумеется, второй вариант казался куда вероятнее, но это уже не имело никакого значения. Харальд не мог вернуться к своим соотечественникам после того, как выставил себя полным идиотом.

Отец и Старри были уже так близко, что он различал их вполне отчетливо. Отец махал ему рукой, и даже сквозь шум дождя Харальд расслышал, как он окликает его по имени. Юноша почувствовал, как ослабевает его решимость, но стиснул зубы и заставил себя вновь вспомнить стыд и боль, которые испытывал всего мгновение назад.

Рука его потянулась к поясу, и пальцы нащупали знакомую рукоять меча. Он вытащил клинок из ножен, чувствуя, как тот привычно лег ему в руку.