В ночных шикарных ресторанах,

На низких бархатных диванах,

С шампанским в узеньких стаканах,

Проводит ночи Кло…

На Саше синее платье, на Саше — колье из голубых топазов. Куплено за бесценок, почти даром — кому сейчас нужны топазы в Новочеркасске? Смерть за Аксаем, она никуда не уходила, ждет, караулит, напоминает о себе гулом канонады, пулеметной трещоткой. Только сегодня, только этим вечером можно надеть синее, застегнуть маленький замочек на шее — и танцевать, танцевать, танцевать… Завтра придется надеть платье с красным крестом — или гимнастерку, тоже с крестом, но серебряным, с геройской «веткой». И будет ли оно, вообще, завтра? Танго — танец будущих вдов и вечных невест, прощание с Россией, с прежней жизнью, со всем, что дорого. Ничего уже нет, мы танцуем, глаза Саши полузакрыты, растрескавшиеся губы, которым не помогает никакая помада, алеют свежей раной. La Caminata, el Paseo, la Cadencia — Шаг, Прогулка, Отсчет — у танго простой язык, как проста жизнь, как проста смерть. Las Cunitas — Покачивания колыбели, el Circulo — Круг, и дальше, дальше, до самой трехшаговой la Resolucion, Резолюции-Итога, окончательного, как короткий росчерк карандаша на смертном приговоре. Танго, танго, танго…

Поют о страсти нежно скрипки, —

И Кло сгибая стан свой гибкий,

И рассыпая всем улыбки —

Идет плясать танго…

О чем можно говорить, когда ладони впились в тело, когда гладкая синяя ткань-перчатка скользит под пальцами, когда хрипло дышат губы? Только об одном, только об одном…

— Ты обманул Маркова, Филибер! Ты его предал — его и всех остальных, не погибших под Екатеринодаром! Он уйдет на Кубань — навстречу смерти, навстречу Автономову! Почему я не убила тебя, мой Филибер? Это было так просто! Теперь поздно, поздно!..

— Я не предавал Маркова, Саша. Автономов пропустит Добровольческую армию на Тамань, где высадились немцы. Туда сейчас спешит отряд Шкуро и Слащова, «новая армия», ни «красная», ни «белая» — народная. Сергей Леонидович сумеет собрать вместе кубанские отряды. Это и будет Армия, которую он мечтает создать, большая, настоящая. Он сможет остановить немцев, объединить всю Кубань. Всех, кто захохочет защищать Родину от врага…

Но вот на встречу вышел кто-то стройный.

Он Кло спокойно руку подает,

Партнера Джо из Аргентины знойной

Она в танцоре этом узнает…

— Будь ты проклят, Филибер! Ты — обманщик, ты — предатель. Наши враги — не какие-то немцы, немцы — стихия, прилив, они все равно уйдут. Наш враг — большевики, и только они, хамы и убийцы, распявшие и осквернившие Россию. Мы должны воевать лишь с ними, с ними одними! Твоего Автономова надо разрезать на куски, он — убийца Лавра Георгиевича, он приказал глумиться над телом Вождя… Ничего, Марков разберется — и с Автономовым, и с тобой, мой Филибер.

— Пусть. Марков понял главное. Я предложил ему выход из ловушки, из склепа, из могилы, куда загнали «добровольцев». Он снова на Кубани, и уже от него зависит, кем стать — народным вождем или мстителем за безголового авантюриста. Если Марков решится и поднимет Кубань против немцев, если мы договоримся с Артемом и Рудневым, нам удастся создать фронт — Национальный фронт от Луганска до Новороссийска. Домашние склоки уладим после, их можно уладить. Мы вместе защитим страну, а тот, кто сражается плечом к плечу, трижды подумает, прежде чем выстрелить в товарища. Родина важнее, чем партийная программа!..

Трепещет Кло и плачет вместе с скрипкой…

В тревоге замер шумный зал

И вот конец… Джо с дьявольской улыбкой

Вонзает в Кло кинжал…

— Нет, мой Филибер! Это иллюзия, страшная утопия, ты обманул сам себя и теперь хочешь обмануть остальных. Дело не программах, дело в крови, слишком много ее уже пролито, ее не забудешь, не простишь. О какой Родине ты говоришь, мой Филибер? Родины нет, Россия погибла, есть Совдепия, антихристова Большевизия — и кровавые ошметья вокруг. Сначала надо убить большевизм, убить каждого большевика, если понадобится — убить тысячи и миллионы, закопать в землю, вбить кол — а потом уже строить новую Россию. Это возможно, надо только захотеть, очень захотеть, надо не жалеть и не миловать — ни себя, ни врагов.

— Ты сама не веришь в то, что говоришь, Саша. Но ты даже не понимаешь, насколько права. Ты еще не знаешь, что это возможно — убить миллионы людей, тысячи тысяч. Тысячи тысяч, Саша! Пуля весит девять грамм, чтобы прострелить затылки миллиону понадобится девять тонн. Но и это возможно, даже не слишком сложно. Убить смогут — так убить, чтобы даже имен не вспомнили, чтобы через век самодовольные историки уверяли всех, будто этого никогда не было. Да такое возможно — и уже начинается, первые рвы забиты доверху, копают новые. Ты полька, ты должна была слышать об Освенциме. Не дай Бог нам всем дожить до того, когда он станет Аушвицем. Пролитая кровь — ничто по сравнению с той, которой еще предстоит пролиться. Никого не будут жалеть, никого не станут миловать. Ты этого хочешь, Саша?

В далекой знойной Аргентине,

Где небо южное так сине,

Где женщины как на картине,

Про Джо и Кло поют…

Танго танцевать просто. Надо только не сводить глаз с той, с которой танцуешь, с ее глаз, зеленых, полуоткрытых, замечать каждое движение, твердой рукой возвращать на верный путь — к следующего шагу, к следующему повороту. La Caminata, el Paseo, la Cadencia — Шаг, Прогулка, Отсчет — у танго простая речь, очень простая. Она не сложнее языка пуль и смертных приговоров, она столь же ясна и четка. Шаг, шаг, шаг… Пальцы застыли на синей тонкой ткани, ладонь впилась в ладонь, горячий прокуренный воздух зала режет глаза, рождая нежданные слезы. Не стоит плакать — не о чем и незачем. Поздно! Танго, дамы и господа, танго! Иза Кремер поет для вас, она в трауре, она поет танго в Мертвой Стране, когда-то называвшейся Россией. Танцуем, дамы и господа, танцуем! Смерть еще не здесь, она за темным Аксаем, мы еще живы, в зале горит свет, в бокалах пенится шампанское. Последнее шампанское, дамы и господа, последняя гастроль, последняя ночь! Танго, танго, танго…

— Там знают огненные страсти,

Там все покорно этой власти,

Там часто по дороге к счастью,

Любовь и смерть идут…

* * *

Саша остановилась у нашего столика, поглядела на остывающий после «El Chaclo» зал, усмехнулась:

— Никто нас не видит, правда, Филибер? Сотни людей, ни стен, на занавеса, но мы никому не нужны. Как и в жизни…

Повернулась, ударила взглядом зеленых глаз. Зеленый и синий, морская волна…

— Правильно, что танго запрещали! Даже название нельзя было упоминать в газетах, знаешь? Специальный циркуляр выходил, отец был редактором, рассказывал… Мы наговорили друг другу…

Я протянул руку, коснулся ее пальцев…

— Погоди, мой Филибер! Сейчас я успокоилась… почти. Я скажу, а ты послушай. Это похоже на мелодраму, глупую, провинциальную, но… Я действительно хотела тебя убить. Какое-то наваждение, несколько ночей спать не могла — видела, представляла… Жду, пока ты заснешь. Ты всегда спишь на правом боку, я заметила. Да… Ты начинаешь ровно дышать, я беру «маузер», твой «номер один», аккуратно прикладываю к твоему виску… Ты спал, твоя кожа пахла моим потом, а я сидела рядом, представляла, видела…