– Чем же?

– Геллера Таннаис получила образование целителя по профилю зоомага, но все же она – лекарь, а не губитель. Мы все приносили обет непричинения вреда представителям разумных рас.

– А как же добровольцы и оплачиваемые подопытные? – Вилль нарочно умолчал о детях из многодетных семей, проданных собственными родителями, о приютских малышах и безродных нищих.

– Это совсем другое! Героическое самопожертвование во благо науки!

– Ах, та-ак… И чем вас поразило мое подсознание?

– Геллера Таннаис поступила бесчеловечно и с тобой, и со многими до тебя. Ты избежал подробностей в показаниях, но недостающее Солла прочла здесь. – Стайн коснулся пальцем виска. – К примеру, образ волчьего чучела, сжираемого молью, ассоциировался для тебя со свободой. Вот еще…

– Довольно.

– Многие, очень многие сейчас наблюдают за тобой, Арвиэль. Все больше магов склоняется к тому, что ты говоришь правду. Но, увы, пока во главе организации стоит полтора десятка равноправных людей, единодушия не будет. Мы можем только спорить и приводить аргументы для тех, кто пока держит нейтралитет. Если появятся хоть какие-то материальные факты, я настою на сборе Совета, где выступите вы с Алессой. Уверен, к вам прислушаются.

– Скверно, когда умные, сильные люди дерутся за последнее слово, а потом сомневаются в его истинности. Лидером должен быть один человек, всегда уверенный в себе и своем слове. Верно, господин Стайн?

– Ты умный парень.

– Тогда что будет значить мое слово на Совете?

– Ты знаешь легенду о Хранителях Равенны. Пока они с нами, ни один враг не войдет в ворота столицы, но беда в том, что враги родились и живут здесь давно. Война на пороге, да. Некоторые верят, что в предгрозовое время Хранители вернулись к нам во плоти – Дева и ее Волк. Не считаю нужным их разубеждать.

В восторженном изумлении Вилль едва не зааплодировал.

– Браво! Просто ёперный театр! Ловко вы раздали роли, господин Стайн. Только вот актеров забыли спросить.

– Жалеешь, что к нам приехал, да?

Аватар помолчал.

– Жалею, что Алесса приехала. Она слишком чистая для этого дерь… столичной грязи.

– И ты был чистеньким, пока в дерьме не изваляли. Ничего, скоро привыкнешь и убедишься, что в своем доме оно не пахнет.

Сомнительное удовольствие в виде шкатулки с сигаретами едва пришлось гвардейцу по карману, но Вилль сжалился над торговцем: тот разве что святые знамения не творил, продавая ее эльфу, а уж если б тот попросил трубку и кисет дешевенького самосада… Теперь шкатулка эта лежала в центре плана Равенны и прилегающих деревень с пометкой мест, где были обнаружены жертвы Цирюльника. Она отталкивала и притягивала одновременно. Вилль уже знал, что мода на сигареты пошла из Скадара, а там привилась благодаря пришельцам из параллельного мира. И зачем люди травят себя, да еще с таким удовольствием? Аватар давно привык к дыму, но чтобы добровольно пропускать смолу и копоть через собственный организм…

Впрочем, стараниями вивисекторши Таннаис какой только дряни в организме ни побывало, включая демона огня. Так что теперь о здоровье думать? Думать – только извилины путать. Так говорил Берен Грайт. Будь он рядом, и сейчас нашел бы подходящую к моменту шутку или просто подкрутил темный ус привычным жестом, покачал головой, крякнул неодобрительно: «Дурила ты, Винтерфелл! Лучше б сходил порожек песком присыпал: поутру кошка твоя на него из кринки плескала». Но туман за спиной Берена сомкнулся навсегда, следы замело снегом, а у порога его нынешнего дома в златне расцвел вереск. Раньше ушли родители и младшая сестренка, ушли, как подобает воинам-аватарам, с дымом вознесясь в Хрустальные Чертоги. Теперь брат пропал. Известий от розыскной группы больше не было, но Вилль знал, что Дан жив. Он сильный, умный, легко адаптируется в любой обстановке… Храни тебя Кружевница, брат!

Незажженная сигаретка уже пекла пальцы. Цвета крепкого кофе, почти черная, по форме она напоминала тонкое длинное веретено. И что с ней делать? В шкатулке госпожи Нэйран, которую ей кто-то когда-то зачем-то дарил (как истинный патриот, стальная дама курила только трубку), с сигаретами лежали маленькие кусачки, украшенные поделочными самоцветами[34]. В дворцовой спальне не было никаких кусачек, кроме «встроенных». Вилль отплевался горьким табаком. Ох и посмеялся бы Дан.

Брат, братишка… Подтрунивал над младшеньким, когда тот грозил карой Двуликой Богини за беспутную жизнь, сколько раз пытался доказать абсурдность большей части Нерушимых Правил, и все это заканчивалось ссорой, иногда на грани драки. А ведь Дан во многом был прав. В «Слове Божием» тоже заключены Нерушимые Правила. Например, «не убей». Но что, если кто-то с огнем да мечом идет на твою семью, твоих родных и друзей, твой город? Стоять смиренной овечкой, пока собственная голова не покатится с плеч, и уповать на то, что душегубу воздастся за все на том свете? Нет, конечно. За тех, кого любишь, ты пойдешь на врага с мечом, с топором, с дрекольем; если отнимут – будешь рвать голыми руками; отрубят руки – вгрызешься зубами. Иначе сколка тебе цена как мужу, отцу, брату, другу… Вот о чем говорил Дан: о правиле исключения в любом Правиле. Теперь брата нет рядом. Пресветлой – тоже, а может, и не было никогда, и все знаки – лишь плод воображения, с детства развитого не по-аватарьи объемно. Детство… С ранних лет Вилль учился видеть знаки Саттары. Когда их нет – придумывать. Алесса в том же возрасте начала складывать слова и рисовала углем на печке первые свои картины. Ей разрешили приложить фантазию там, где хочется самой.

Наверное, в утро того страшного побоища Пресветлая по ошибке записала Арвиэля в мертвецы, а встречая погибших аватар у ворот Хрустальных Чертогов, не заметила, что внизу остался чудом не сгоревший мальчик. Она просто не слышала его все эти годы, как не услышала сегодня, когда он взывал к Богине снова и снова и в итоге с треском врезал кулаком в стену. К счастью, кость хрустнула, а не стена, иначе пришлось бы раскаиваться за внеплановый ремонт перед человеком, который дал аватару кров, семью и руку.

К ночи буря внутри поутихла, Вилль развернул на столике карту убийств, достал записную книжку и теперь шел вот покурить в окошко, чтобы собраться с мыслями.

В Равенне было неспокойно. На северной окраине, куда выходило окно спальни, гремел пожарный набат и расползалось по небу дрожащее зарево. Наверняка кого-то подожгли. Опять вестовые тумбы будут пестреть тревожными заголовками о бесчинстве Сознающих, затрубят глашатаи с помостов всех площадей столицы. Война не на пороге, нет. Она уже здесь, в огромном, заросшем грязью доме, что зовется сердцем империи.

Меньше года назад в домике-на-ножках – караульной будке охранников Северинга вместе со знахаркой Леськой Залесской и домовым Симкой вечерял Вилль Винтерфелл, топил печку, убирал бутылки за подчиненными, накануне ревизии заполнял «отчетник» и считал, что занят делом чрезвычайной важности. Лохматого капитана мало заботила внешность и опрятность, зато он был чист внутри. Теперь на гвардейце Его Величества шелковая рубашка с тонким серебряным шитьем по накрахмаленному вороту и манжетам, штаны из качественной шерсти, дорогой мягкий ремень и блестящие сапоги с победитовыми набойками, а отросшие до лопаток волосы подстрижены аккуратной лесенкой. Словом, хоть на парад. А на сердце черным-черно.